Ей было тогда, всего лишь тринадцать,
А мне было всё равно.
Ведь так нестерпимо хотелось ебаться.
Жестоко. Надменно и зло!
Её отсутствующие груди,
Едва стабильный могли обеспечить стояк.
Но разум мой, подобно Иуде
Продался постыдно за сущий пустяк.
Продался! За взгляда её дивного омут,
В котором, словно корабли,
Потерявшие последнюю надежду, тонут
Глаза... щенячьи мои.
За спесь кровавую на щеках.
Двух конфорках, раскалившихся страстью,
Когда в дьявольских моих руках
Стыдясь потекла. Без слов отдалась мне.
За губ молодых её, озорную упругость,
Шептавших мне - Я твоя!
С которых любая, слетавшая глупость,
Всего пробирала меня.
Как пробирал тот заветный
Узор её девственно пышных волос.
Рождённый порывами ветра,
Средь жгучего пламени... хлебных колос.
Тогда, под монотонную скрипку дивана,
Игравшую так заунывно.
Смеясь, о нелепости ветреного романа
Нам напевали пружины.
Но внезапно! Пришла тишина,
Поглотившая всё, кроме тихого плача.
Сама отчётливо она поняла...
Что ничего, кровавые пятна не значат.
Мне было тогда, далеко не тринадцать.
Но я ведь не лез на рожон.
Просто ей нестерпимо хотелось расстаться
С невинности багажом.
А мне было всё равно.
Ведь так нестерпимо хотелось ебаться.
Жестоко. Надменно и зло!
Её отсутствующие груди,
Едва стабильный могли обеспечить стояк.
Но разум мой, подобно Иуде
Продался постыдно за сущий пустяк.
Продался! За взгляда её дивного омут,
В котором, словно корабли,
Потерявшие последнюю надежду, тонут
Глаза... щенячьи мои.
За спесь кровавую на щеках.
Двух конфорках, раскалившихся страстью,
Когда в дьявольских моих руках
Стыдясь потекла. Без слов отдалась мне.
За губ молодых её, озорную упругость,
Шептавших мне - Я твоя!
С которых любая, слетавшая глупость,
Всего пробирала меня.
Как пробирал тот заветный
Узор её девственно пышных волос.
Рождённый порывами ветра,
Средь жгучего пламени... хлебных колос.
Тогда, под монотонную скрипку дивана,
Игравшую так заунывно.
Смеясь, о нелепости ветреного романа
Нам напевали пружины.
Но внезапно! Пришла тишина,
Поглотившая всё, кроме тихого плача.
Сама отчётливо она поняла...
Что ничего, кровавые пятна не значат.
Мне было тогда, далеко не тринадцать.
Но я ведь не лез на рожон.
Просто ей нестерпимо хотелось расстаться
С невинности багажом.
She was then, only thirteen,
But I didn’t care.
It was so unbearably like to fuck.
Cruel Haughty and evil!
Her missing breasts
Hardly stable could provide a riser.
But my mind is like Judas
Sold shamefully for a mere trifle.
Sold out! For the look of her wondrous pool,
In which, like ships,
Lost last hope, drown
Eyes ... my puppy.
For arrogance bloody on the cheeks.
Two burners burning with passion
When in my devil's arms
Ashamed flowed. Without a word gave herself to me.
For her young lips, mischievous elasticity,
Whispering to me - I am yours!
With which any stupid flies
Just made my way.
As he treasured that cherished
The pattern of her virgin fluffy hair.
Born of gusts of wind
In the midst of a burning flame ... ears of corn.
Then, under the monotonous violin of the sofa,
Played so mournfully.
Laughing about the absurdity of a windy romance
We were hummed by the springs.
But all of a sudden! Silence came
Swallowing everything except silent crying.
She herself clearly understood ...
What nothing, bloody spots do not mean.
I was then far from thirteen.
But I didn’t get into trouble.
She just unbearably wanted to leave
With innocence luggage.
But I didn’t care.
It was so unbearably like to fuck.
Cruel Haughty and evil!
Her missing breasts
Hardly stable could provide a riser.
But my mind is like Judas
Sold shamefully for a mere trifle.
Sold out! For the look of her wondrous pool,
In which, like ships,
Lost last hope, drown
Eyes ... my puppy.
For arrogance bloody on the cheeks.
Two burners burning with passion
When in my devil's arms
Ashamed flowed. Without a word gave herself to me.
For her young lips, mischievous elasticity,
Whispering to me - I am yours!
With which any stupid flies
Just made my way.
As he treasured that cherished
The pattern of her virgin fluffy hair.
Born of gusts of wind
In the midst of a burning flame ... ears of corn.
Then, under the monotonous violin of the sofa,
Played so mournfully.
Laughing about the absurdity of a windy romance
We were hummed by the springs.
But all of a sudden! Silence came
Swallowing everything except silent crying.
She herself clearly understood ...
What nothing, bloody spots do not mean.
I was then far from thirteen.
But I didn’t get into trouble.
She just unbearably wanted to leave
With innocence luggage.
У записи 56 лайков,
1 репостов.
1 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Миша Бо