Эта фотка была сделана 16 лет назад на входе в подземный переход Невский-Садовая. Я был юн и до остервенения полон энтузиазма. Увидев ту картину снова (безрукий дядя часто ангажировал данное месте), я решил пройтись по социалке - достал фотик и принялся снимать. Чтоб вы сильнее погрузились в атмосферу того события стоит добавить - это была середина ноября, а наш персонаж сидел в таком виде на своей куртке, подложив под неё газету «Россия Спорт». Завидев меня, он очень бодро досложив купюру, профессионально помогая себе ртом, резко, насколько это может сделать человек без верхних конечностей, поднялся и шустро перебирая нижними, двинул на меня, по натуральному рыча и извергая толи пену, толи мокроту сквозь последние два зуба. Острая непереносимость данного вида выделений заставила меня ретироваться. Сей рассказ не о его или моём сумасшествии, а о том как постепенно, начиная с того случая, из меня стал изгоняться дух репортажного фотографа. И по-сути это, наверно, лучший мой снимок в данном жанре, хотя в моих загашниках есть ещё несколько достойных кадров.
Позже я совершил бесплодную попытку воскресить дух репортажника, когда загремел в больницу с опухолью и там решил отснять документальный фильм о своём лечении. По-итогу, конечно, фильм был снят, но вышло грубо говоря не то, что мне хотелось изначально. В моей палате на соседней шконке чалился спецназовец-снайпер Бродский, прошедший обе чеченский войны, здоровенная такая детина. На первую послали срочником, и, как рассказала его мать, вернули в разбитом состоянии, со следами обморожения по всему телу, он даже не мог примкнуть руки к телу из-за гематом под мышками. На вторую он рванул сам, чтоб прокормить мать, ибо отца у него не было, а в их Новгороде нигде не заработать таких денег, какие он получит за эту компанию. По-итогу пробыл в Чечне суммарно 4 года. У него тоже была опухоль мозга, от которой он начал слепнуть и терять слух. Загубили снайпера! Теория российских вооружённых сил: берём биоматериал, юзаем и на помойку, где он живёт в нищете, накапливая желание вписаться в любой военный блудняк на контрактной основе, лишь бы перестать доедать половой орган без соли. Так вот и этот полузрячий боец рвался в Донецк, чтоб рвать «врагов» на куски, ибо на его шее теперь помимо матери сидел сын, оставленный неверной женой.
Вторым моим соседом был преклонных лет дедуля Гаврилыч, за которым присматривала сиделка Люба, приехавшая как раз из Донецкой Республики на заработки, так как на их заводе зарплату последнее время выдавали лишь продукцией производства - мягкими игрушками. Люба была истинной провинциальной хохлушкой со всеми «Гэ» и «Шо» и очень приятным, позитивным человеком. Гаврилыч - это отдельный кадр! Несколько лет назад ему удалили опухоль, но эта сука вернулась снова. До последнего дня перед заходом на вторую трепанацию он гонял на лыжах и был спортивным малым, но злокачественное образование придавило мозг и ему отключило одну сторону тела. Он до самого конца не хотел сдаваться и, дожидаясь когда Люба отвлечётся, заскакивал на ходунки и, волоча одну ногу, работая половиной корпуса, пытался куда-то ходить. Но после того, как Гаврилыч разок чуть не ушуршал в кювет (я успел его подхватить), ему строга-настрого было запрещено любое передвижение не в инвалидном кресле. Видимо данные условия совсем не устроили нашего героя, он решил пойти на крайние меры и совершить побег. Но мне пришлось испортить его «гениальный» план. Я проснулся посреди ночи от странного кряхтения и увидел, как Гаврилыч рабочей стороной тела пытается перелезть через поднятую створку медицинской койки. На тот момент будучи уже сам не сильно ходячеспособней нашего узника, я позвал Любу, которая мягко сказать удивилахуела.
Я уже писал об этом, но повторюсь: моя больница находилась на улице Маяковского, на тумбочке у меня стоял портрет Есенина, а на соседней кровати лежал Бродский. Меня охраняла святая Троица. Я постоянно подтрунивал своего сокамерника, называя его «боевым капитаном», на что каждый раз получал ответ - «я старший лейтенант», а на мой ответ - «я тебя повысил» он отвечал с непробиваемой серьёзностью - «ты не можешь этого сделать». Он мне рассказывал, что в Новгороде нет работы и другие обычные для замкадовской России вещи, но, когда я его спросил - «где бы ты хотел жить?» незадумывшись выстрелил - «в Новгороде», на мой вопрос «почему?» был дан самый обезоруживающий ответ - «он очень древний». Далее мы не вставая с коек орали друг на друга, мне прилетали фразы по типу «ну и вали в свой Нью-Йорк». Вот так я познал силу истинного бездумного и ДРЕВНЕГО патриотизма. Но на самом деле мы с ним очень круто сошлись на зелёной волне. Однажды мне мой главный врач принёс косово, мы с боевым капитаном спустились в подвал больницы и раскурили трубку мира. Далее уже однополчане капитана принесли ему целый коробан, чем скрасили все последующие наши вечера. Однажды Бродский чуть не подпалил больницу, спокойно отдыхая и не замечая горящий рядом чайник (а xyлi ему, он в танке горел).
Ладно, что-то слишком уж я забрёл в ностальгический туман воспоминаний, хотя это вынужденная мера дабы ярче донести главную мысль поста: Россия это не та страна, где можно снять по-настоящему достойный документальный контент. В головах у нашего народа крепко засела мысль, что наставленная на них камера может преследовать только одну лишь цель - унизить их честь и достоинство. Так получилось в моём случае: я хотел снять всех персонажей, интервью о их нелёгкой судьбе с рассказами про болезнь, больничный быт, пообщаться с медсёстрами и тд. Но по всем фронтам получил полнейший отказ, а отснятые кадры добыл практически шпионским путём. Вы конечно можете упрекнуть меня, что мною сделан слишком огульный вывод, с чем я отчасти соглашусь, но только отчасти - нынешняя молодёжь, повидавшая прелести ютюба, стала более открыта и может быть ситуация изменится, когда она вырастет.
Напоследок я просто обязан привести пример гениальной работы фотожурналиста: в 2007 году Рене Си Баер (Renée C. Byer) стала обладательницей Пулитцеровской премии за фотосерию («Mother's Journey») о стойкости матери-одиночки Синди и умирающего на ее руках одиннадцатилетнего сына Дерека, которые проигрывают в борьбе с раком. Да! там есть много «жестоких» снимков, но имеется и куча жизнеутверждающих, заставляющих жить и улыбаться до победного конца.
Позже я совершил бесплодную попытку воскресить дух репортажника, когда загремел в больницу с опухолью и там решил отснять документальный фильм о своём лечении. По-итогу, конечно, фильм был снят, но вышло грубо говоря не то, что мне хотелось изначально. В моей палате на соседней шконке чалился спецназовец-снайпер Бродский, прошедший обе чеченский войны, здоровенная такая детина. На первую послали срочником, и, как рассказала его мать, вернули в разбитом состоянии, со следами обморожения по всему телу, он даже не мог примкнуть руки к телу из-за гематом под мышками. На вторую он рванул сам, чтоб прокормить мать, ибо отца у него не было, а в их Новгороде нигде не заработать таких денег, какие он получит за эту компанию. По-итогу пробыл в Чечне суммарно 4 года. У него тоже была опухоль мозга, от которой он начал слепнуть и терять слух. Загубили снайпера! Теория российских вооружённых сил: берём биоматериал, юзаем и на помойку, где он живёт в нищете, накапливая желание вписаться в любой военный блудняк на контрактной основе, лишь бы перестать доедать половой орган без соли. Так вот и этот полузрячий боец рвался в Донецк, чтоб рвать «врагов» на куски, ибо на его шее теперь помимо матери сидел сын, оставленный неверной женой.
Вторым моим соседом был преклонных лет дедуля Гаврилыч, за которым присматривала сиделка Люба, приехавшая как раз из Донецкой Республики на заработки, так как на их заводе зарплату последнее время выдавали лишь продукцией производства - мягкими игрушками. Люба была истинной провинциальной хохлушкой со всеми «Гэ» и «Шо» и очень приятным, позитивным человеком. Гаврилыч - это отдельный кадр! Несколько лет назад ему удалили опухоль, но эта сука вернулась снова. До последнего дня перед заходом на вторую трепанацию он гонял на лыжах и был спортивным малым, но злокачественное образование придавило мозг и ему отключило одну сторону тела. Он до самого конца не хотел сдаваться и, дожидаясь когда Люба отвлечётся, заскакивал на ходунки и, волоча одну ногу, работая половиной корпуса, пытался куда-то ходить. Но после того, как Гаврилыч разок чуть не ушуршал в кювет (я успел его подхватить), ему строга-настрого было запрещено любое передвижение не в инвалидном кресле. Видимо данные условия совсем не устроили нашего героя, он решил пойти на крайние меры и совершить побег. Но мне пришлось испортить его «гениальный» план. Я проснулся посреди ночи от странного кряхтения и увидел, как Гаврилыч рабочей стороной тела пытается перелезть через поднятую створку медицинской койки. На тот момент будучи уже сам не сильно ходячеспособней нашего узника, я позвал Любу, которая мягко сказать удивилахуела.
Я уже писал об этом, но повторюсь: моя больница находилась на улице Маяковского, на тумбочке у меня стоял портрет Есенина, а на соседней кровати лежал Бродский. Меня охраняла святая Троица. Я постоянно подтрунивал своего сокамерника, называя его «боевым капитаном», на что каждый раз получал ответ - «я старший лейтенант», а на мой ответ - «я тебя повысил» он отвечал с непробиваемой серьёзностью - «ты не можешь этого сделать». Он мне рассказывал, что в Новгороде нет работы и другие обычные для замкадовской России вещи, но, когда я его спросил - «где бы ты хотел жить?» незадумывшись выстрелил - «в Новгороде», на мой вопрос «почему?» был дан самый обезоруживающий ответ - «он очень древний». Далее мы не вставая с коек орали друг на друга, мне прилетали фразы по типу «ну и вали в свой Нью-Йорк». Вот так я познал силу истинного бездумного и ДРЕВНЕГО патриотизма. Но на самом деле мы с ним очень круто сошлись на зелёной волне. Однажды мне мой главный врач принёс косово, мы с боевым капитаном спустились в подвал больницы и раскурили трубку мира. Далее уже однополчане капитана принесли ему целый коробан, чем скрасили все последующие наши вечера. Однажды Бродский чуть не подпалил больницу, спокойно отдыхая и не замечая горящий рядом чайник (а xyлi ему, он в танке горел).
Ладно, что-то слишком уж я забрёл в ностальгический туман воспоминаний, хотя это вынужденная мера дабы ярче донести главную мысль поста: Россия это не та страна, где можно снять по-настоящему достойный документальный контент. В головах у нашего народа крепко засела мысль, что наставленная на них камера может преследовать только одну лишь цель - унизить их честь и достоинство. Так получилось в моём случае: я хотел снять всех персонажей, интервью о их нелёгкой судьбе с рассказами про болезнь, больничный быт, пообщаться с медсёстрами и тд. Но по всем фронтам получил полнейший отказ, а отснятые кадры добыл практически шпионским путём. Вы конечно можете упрекнуть меня, что мною сделан слишком огульный вывод, с чем я отчасти соглашусь, но только отчасти - нынешняя молодёжь, повидавшая прелести ютюба, стала более открыта и может быть ситуация изменится, когда она вырастет.
Напоследок я просто обязан привести пример гениальной работы фотожурналиста: в 2007 году Рене Си Баер (Renée C. Byer) стала обладательницей Пулитцеровской премии за фотосерию («Mother's Journey») о стойкости матери-одиночки Синди и умирающего на ее руках одиннадцатилетнего сына Дерека, которые проигрывают в борьбе с раком. Да! там есть много «жестоких» снимков, но имеется и куча жизнеутверждающих, заставляющих жить и улыбаться до победного конца.
This photo was taken 16 years ago at the entrance to the Nevsky Sadovaya underground passage. I was young and enthusiastic to the point of frenzy. Seeing that picture again (the armless uncle often engaged in this place), I decided to go through the social network - I got a camera and started shooting. So that you’re more immersed in the atmosphere of that event, it’s worth adding - it was mid-November, and our character was sitting in his coat in this form, placing the Rossiya Sport newspaper under it. Seeing me, he very vigorously completed the bill, professionally helping himself with his mouth, abruptly, as far as a man without upper limbs can do, he got up and briskly fingering the lower ones, moved me, naturally roaring and spewing roofing felts, felting sputum through the last two teeth. The acute intolerance of this type of discharge made me retire. This story is not about his or my madness, but about how gradually, starting from that case, the spirit of the reporting photographer began to expel me. And in fact, this is probably my best shot in this genre, although there are still a few worthy shots in my zashniks.
Later, I made a futile attempt to resurrect the spirit of a reporter when I thundered to a hospital with a tumor and decided to shoot a documentary about my treatment there. In the end, of course, the film was shot, but it turned out roughly not what I originally wanted. Brodsky, a special forces soldier who went through both Chechen wars, was hefty such a kid in my room at a nearby venue. The first one was sent as an conscript, and, as his mother told, they returned him in a broken condition, with traces of frostbite all over his body, he could not even put his hands on his body because of hematomas under his armpits. He pulled himself to the second to feed his mother, for he did not have a father, and in their Novgorod he could not earn the money he would receive for this company. As a result, he spent 4 years in Chechnya. He also had a brain tumor, from which he began to go blind and lose his hearing. Ruined the sniper! The theory of the Russian armed forces: we take biomaterial, use it in the trash where he lives in poverty, accumulating a desire to fit into any military harlot on a contract basis, just to stop eating the genitals without salt. So this half-sighted fighter rushed to Donetsk to tear the "enemies" to pieces, because now on his neck besides his mother was a son left by his unfaithful wife.
My second neighbor was Grandfather Gavrilych’s old age, who was looked after by a nurse Lyuba, who came just from the Donetsk Republic to work, since recently their wages were paid only by production products - soft toys. Lyuba was a true provincial hohlushka with all the "Ge" and "Sho" and a very pleasant, positive person. Gavrilych is a separate shot! A few years ago, the tumor was removed, but this bitch returned again. Until the last day before entering the second trepanation, he skied and was a sports fellow, but a malignant formation crushed the brain and cut off one side of his body. He did not want to give up to the very end and, waiting for Lyuba to be distracted, he jumped on the walker and, dragging one leg, working half the body, tried to go somewhere. But after Gavrilych nearly rustled into the ditch once (I managed to catch him), he was strictly forbidden to any movement not in a wheelchair. Apparently, these conditions did not suit our hero at all, he decided to go to extreme measures and make an escape. But I had to ruin his "brilliant" plan. I woke up in the middle of the night from a strange grunt and saw how Gavrilych, with his working side of his body, was trying to climb over the raised wing of a medical bed. At that time, being myself already not much more capable than our prisoner, I called Lyuba, who surprised me to say the least.
I already wrote about this, but I repeat: my hospital was on Mayakovsky Street, I had a portrait of Yesenin on the nightstand, and Brodsky was lying on the next bed. The Holy Trinity guarded me. I constantly teased my cellmate, calling him a "combat captain", to which I received an answer each time - "I am a senior lieutenant", and to my answer - "I raised you" he answered with impenetrable seriousness - "you cannot do this." He told me that in Novgorod there is no work and other things that are usual for Zamkadovo Russia, but when I asked him, “where would you like to live?” without thinking twice - “in Novgorod”, to my question “why?” the most disarming answer was given - "it is very ancient." Then we did not get up from the beds yelling at each other, phrases like "well, go to your New York" flew to me. That's how I learned the power of true thoughtless and ANCIENT patriotism. But in fact, he and I very coolly agreed on a green wave. Once, my head doctor brought me in Kosovo, and the combat captain and I went down to the basement of the hospital and lit a pipe of peace. Then the captain’s fellow soldiers brought him a whole basket, which brightened up all our subsequent evenings. One day, Brodsky nearly set fire to the hospital, quietly resting and not noticing a kettle burning nearby (and he was burning in the tank).
Okay something
Later, I made a futile attempt to resurrect the spirit of a reporter when I thundered to a hospital with a tumor and decided to shoot a documentary about my treatment there. In the end, of course, the film was shot, but it turned out roughly not what I originally wanted. Brodsky, a special forces soldier who went through both Chechen wars, was hefty such a kid in my room at a nearby venue. The first one was sent as an conscript, and, as his mother told, they returned him in a broken condition, with traces of frostbite all over his body, he could not even put his hands on his body because of hematomas under his armpits. He pulled himself to the second to feed his mother, for he did not have a father, and in their Novgorod he could not earn the money he would receive for this company. As a result, he spent 4 years in Chechnya. He also had a brain tumor, from which he began to go blind and lose his hearing. Ruined the sniper! The theory of the Russian armed forces: we take biomaterial, use it in the trash where he lives in poverty, accumulating a desire to fit into any military harlot on a contract basis, just to stop eating the genitals without salt. So this half-sighted fighter rushed to Donetsk to tear the "enemies" to pieces, because now on his neck besides his mother was a son left by his unfaithful wife.
My second neighbor was Grandfather Gavrilych’s old age, who was looked after by a nurse Lyuba, who came just from the Donetsk Republic to work, since recently their wages were paid only by production products - soft toys. Lyuba was a true provincial hohlushka with all the "Ge" and "Sho" and a very pleasant, positive person. Gavrilych is a separate shot! A few years ago, the tumor was removed, but this bitch returned again. Until the last day before entering the second trepanation, he skied and was a sports fellow, but a malignant formation crushed the brain and cut off one side of his body. He did not want to give up to the very end and, waiting for Lyuba to be distracted, he jumped on the walker and, dragging one leg, working half the body, tried to go somewhere. But after Gavrilych nearly rustled into the ditch once (I managed to catch him), he was strictly forbidden to any movement not in a wheelchair. Apparently, these conditions did not suit our hero at all, he decided to go to extreme measures and make an escape. But I had to ruin his "brilliant" plan. I woke up in the middle of the night from a strange grunt and saw how Gavrilych, with his working side of his body, was trying to climb over the raised wing of a medical bed. At that time, being myself already not much more capable than our prisoner, I called Lyuba, who surprised me to say the least.
I already wrote about this, but I repeat: my hospital was on Mayakovsky Street, I had a portrait of Yesenin on the nightstand, and Brodsky was lying on the next bed. The Holy Trinity guarded me. I constantly teased my cellmate, calling him a "combat captain", to which I received an answer each time - "I am a senior lieutenant", and to my answer - "I raised you" he answered with impenetrable seriousness - "you cannot do this." He told me that in Novgorod there is no work and other things that are usual for Zamkadovo Russia, but when I asked him, “where would you like to live?” without thinking twice - “in Novgorod”, to my question “why?” the most disarming answer was given - "it is very ancient." Then we did not get up from the beds yelling at each other, phrases like "well, go to your New York" flew to me. That's how I learned the power of true thoughtless and ANCIENT patriotism. But in fact, he and I very coolly agreed on a green wave. Once, my head doctor brought me in Kosovo, and the combat captain and I went down to the basement of the hospital and lit a pipe of peace. Then the captain’s fellow soldiers brought him a whole basket, which brightened up all our subsequent evenings. One day, Brodsky nearly set fire to the hospital, quietly resting and not noticing a kettle burning nearby (and he was burning in the tank).
Okay something
У записи 97 лайков,
5 репостов,
5103 просмотров.
5 репостов,
5103 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Миша Бо
