И. Бродский
Вот я вновь посетил
эту местность любви, полуостров заводов,
парадиз мастерских и аркадию фабрик,
рай речный пароходов,
я опять прошептал:
вот я снова в младенческих ларах.
Вот я вновь пробежал Малой Охтой сквозь тысячу арок.
Предо мною река
распласталась под каменно-угольным дымом,
за спиною трамвай
прогремел на мосту невредимом,
и кирпичных оград
просветлела внезапно угрюмость.
Добрый день, вот мы встретились, бедная юность.
Джаз предместий приветствует нас,
слышишь трубы предместий,
золотой диксиленд
в черных кепках прекрасный, прелестный,
не душа и не плоть —
чья-то тень над родным патефоном,
словно платье твое вдруг подброшено вверх саксофоном.
В ярко-красном кашне
и в плаще в подворотнях, в парадных
ты стоишь на виду
на мосту возле лет безвозвратных,
прижимая к лицу недопитый стакан лимонада,
и ревет позади дорогая труба комбината.
Добрый день. Ну и встреча у нас.
До чего ты бесплотна:
рядом новый закат
гонит вдаль огневые полотна.
До чего ты бедна. Столько лет,
а промчались напрасно.
Добрый день, моя юность. Боже мой, до чего ты прекрасна.
По замерзшим холмам
молчаливо несутся борзые,
среди красных болот
возникают гудки поездные,
на пустое шоссе,
пропадая в дыму редколесья,
вылетают такси, и осины глядят в поднебесье.
Это наша зима.
Современный фонарь смотрит мертвенным оком,
предо мною горят
ослепительно тысячи окон.
Возвышаю свой крик,
чтоб с домами ему не столкнуться:
это наша зима все не может обратно вернуться.
Не до смерти ли, нет,
мы ее не найдем, не находим.
От рожденья на свет
ежедневно куда-то уходим,
словно кто-то вдали
в новостройках прекрасно играет.
Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает.
Значит, нету разлук.
Существует громадная встреча.
Значит, кто-то нас вдруг
в темноте обнимает за плечи,
и полны темноты,
и полны темноты и покоя,
мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою.
Как легко нам дышать,
оттого, что подобно растенью
в чьей-то жизни чужой
мы становимся светом и тенью
или больше того —
оттого, что мы все потеряем,
отбегая навек, мы становимся смертью и раем.
Вот я вновь прохожу
в том же светлом раю — с остановки налево,
предо мною бежит,
закрываясь ладонями, новая Ева,
ярко-красный Адам
вдалеке появляется в арках,
невский ветер звенит заунывно в развешанных арфах.
Как стремительна жизнь
в черно-белом раю новостроек.
Обвивается змей,
и безмолвствует небо героик,
ледяная гора
неподвижно блестит у фонтана,
вьется утренний снег, и машины летят неустанно.
Неужели не я,
освещенный тремя фонарями,
столько лет в темноте
по осколкам бежал пустырями,
и сиянье небес
у подъемного крана клубилось?
Неужели не я? Что-то здесь навсегда изменилось.
Кто-то новый царит,
безымянный, прекрасный, всесильный,
над отчизной горит,
разливается свет темно-синий,
и в глазах у борзых
шелестят фонари — по цветочку,
кто-то вечно идет возле новых домов в одиночку.
Значит, нету разлук.
Значит, зря мы просили прощенья
у своих мертвецов.
Значит, нет для зимы возвращенья.
Остается одно:
по земле проходить бестревожно.
Невозможно отстать. Обгонять — только это возможно.
То, куда мы спешим,
этот ад или райское место,
или попросту мрак,
темнота, это все неизвестно,
дорогая страна,
постоянный предмет воспеванья,
не любовь ли она? Нет, она не имеет названья.
Это — вечная жизнь:
поразительный мост, неумолчное слово,
проплыванье баржи,
оживленье любви, убиванье былого,
пароходов огни
и сиянье витрин, звон трамваев далеких,
плеск холодной воды возле брюк твоих вечношироких.
Поздравляю себя
с этой ранней находкой, с тобою,
поздравляю себя
с удивительно горькой судьбою,
с этой вечной рекой,
с этим небом в прекрасных осинах,
с описаньем утрат за безмолвной толпой магазинов.
Не жилец этих мест,
не мертвец, а какой-то посредник,
совершенно один,
ты кричишь о себе напоследок:
никого не узнал,
обознался, забыл, обманулся,
слава Богу, зима. Значит, я никуда не вернулся.
Слава Богу, чужой.
Никого я здесь не обвиняю.
Ничего не узнать.
Я иду, тороплюсь, обгоняю.
Как легко мне теперь,
оттого, что ни с кем не расстался.
Слава Богу, что я на земле без отчизны остался.
Поздравляю себя!
Сколько лет проживу, ничего мне не надо.
Сколько лет проживу,
сколько дам на стакан лимонада.
Сколько раз я вернусь —
но уже не вернусь — словно дом запираю,
сколько дам я за грусть от кирпичной трубы и собачьего лая.
Вот я вновь посетил
эту местность любви, полуостров заводов,
парадиз мастерских и аркадию фабрик,
рай речный пароходов,
я опять прошептал:
вот я снова в младенческих ларах.
Вот я вновь пробежал Малой Охтой сквозь тысячу арок.
Предо мною река
распласталась под каменно-угольным дымом,
за спиною трамвай
прогремел на мосту невредимом,
и кирпичных оград
просветлела внезапно угрюмость.
Добрый день, вот мы встретились, бедная юность.
Джаз предместий приветствует нас,
слышишь трубы предместий,
золотой диксиленд
в черных кепках прекрасный, прелестный,
не душа и не плоть —
чья-то тень над родным патефоном,
словно платье твое вдруг подброшено вверх саксофоном.
В ярко-красном кашне
и в плаще в подворотнях, в парадных
ты стоишь на виду
на мосту возле лет безвозвратных,
прижимая к лицу недопитый стакан лимонада,
и ревет позади дорогая труба комбината.
Добрый день. Ну и встреча у нас.
До чего ты бесплотна:
рядом новый закат
гонит вдаль огневые полотна.
До чего ты бедна. Столько лет,
а промчались напрасно.
Добрый день, моя юность. Боже мой, до чего ты прекрасна.
По замерзшим холмам
молчаливо несутся борзые,
среди красных болот
возникают гудки поездные,
на пустое шоссе,
пропадая в дыму редколесья,
вылетают такси, и осины глядят в поднебесье.
Это наша зима.
Современный фонарь смотрит мертвенным оком,
предо мною горят
ослепительно тысячи окон.
Возвышаю свой крик,
чтоб с домами ему не столкнуться:
это наша зима все не может обратно вернуться.
Не до смерти ли, нет,
мы ее не найдем, не находим.
От рожденья на свет
ежедневно куда-то уходим,
словно кто-то вдали
в новостройках прекрасно играет.
Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает.
Значит, нету разлук.
Существует громадная встреча.
Значит, кто-то нас вдруг
в темноте обнимает за плечи,
и полны темноты,
и полны темноты и покоя,
мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою.
Как легко нам дышать,
оттого, что подобно растенью
в чьей-то жизни чужой
мы становимся светом и тенью
или больше того —
оттого, что мы все потеряем,
отбегая навек, мы становимся смертью и раем.
Вот я вновь прохожу
в том же светлом раю — с остановки налево,
предо мною бежит,
закрываясь ладонями, новая Ева,
ярко-красный Адам
вдалеке появляется в арках,
невский ветер звенит заунывно в развешанных арфах.
Как стремительна жизнь
в черно-белом раю новостроек.
Обвивается змей,
и безмолвствует небо героик,
ледяная гора
неподвижно блестит у фонтана,
вьется утренний снег, и машины летят неустанно.
Неужели не я,
освещенный тремя фонарями,
столько лет в темноте
по осколкам бежал пустырями,
и сиянье небес
у подъемного крана клубилось?
Неужели не я? Что-то здесь навсегда изменилось.
Кто-то новый царит,
безымянный, прекрасный, всесильный,
над отчизной горит,
разливается свет темно-синий,
и в глазах у борзых
шелестят фонари — по цветочку,
кто-то вечно идет возле новых домов в одиночку.
Значит, нету разлук.
Значит, зря мы просили прощенья
у своих мертвецов.
Значит, нет для зимы возвращенья.
Остается одно:
по земле проходить бестревожно.
Невозможно отстать. Обгонять — только это возможно.
То, куда мы спешим,
этот ад или райское место,
или попросту мрак,
темнота, это все неизвестно,
дорогая страна,
постоянный предмет воспеванья,
не любовь ли она? Нет, она не имеет названья.
Это — вечная жизнь:
поразительный мост, неумолчное слово,
проплыванье баржи,
оживленье любви, убиванье былого,
пароходов огни
и сиянье витрин, звон трамваев далеких,
плеск холодной воды возле брюк твоих вечношироких.
Поздравляю себя
с этой ранней находкой, с тобою,
поздравляю себя
с удивительно горькой судьбою,
с этой вечной рекой,
с этим небом в прекрасных осинах,
с описаньем утрат за безмолвной толпой магазинов.
Не жилец этих мест,
не мертвец, а какой-то посредник,
совершенно один,
ты кричишь о себе напоследок:
никого не узнал,
обознался, забыл, обманулся,
слава Богу, зима. Значит, я никуда не вернулся.
Слава Богу, чужой.
Никого я здесь не обвиняю.
Ничего не узнать.
Я иду, тороплюсь, обгоняю.
Как легко мне теперь,
оттого, что ни с кем не расстался.
Слава Богу, что я на земле без отчизны остался.
Поздравляю себя!
Сколько лет проживу, ничего мне не надо.
Сколько лет проживу,
сколько дам на стакан лимонада.
Сколько раз я вернусь —
но уже не вернусь — словно дом запираю,
сколько дам я за грусть от кирпичной трубы и собачьего лая.
I. Brodsky
Here I visited again
this terrain of love, the peninsula of factories,
parade of workshops and arkady of factories,
paradise river steamers,
I whispered again:
here I am again in the infant lars.
So I again ran the Little Okhta through a thousand arches.
Before me the river
flattened out by coal smoke,
behind the tram
thundered on the bridge unscathed,
and brick fences
brightened suddenly gloom.
Good afternoon, here we met, poor youth.
Jazz suburbs welcomes us
hear the pipes of the suburbs,
golden dixieland
in black caps beautiful, lovely,
not soul and not flesh -
someone's shadow over the native gramophone
as if your dress was suddenly thrown up by a saxophone.
In a bright red muffler
and in a raincoat in doorways, in the front doors
you stand in sight
on the bridge near the years of irrevocable,
pressing an incomplete glass of lemonade to your face
and the expensive pipe mill roars behind.
Good day. Well, the meeting with us.
What you are is
near new sunset
chasing fire canvases into the distance.
How poor you are. So many years
but they raced in vain.
Good afternoon, my youth. My God, how beautiful you are.
Over frozen hills
greyhounds rushing silently
among the red swamps
there are train hooters,
on an empty highway
vanishing in the smoke of light forest,
taxis fly out and aspens stare up into the sky.
This is our winter.
Modern lantern looks deadly eye,
before me burn
dazzling thousands of windows.
I raise my cry
so that it does not encounter houses:
it is our winter that cannot return back.
Not to death, no,
we will not find it, we do not find it.
From birth to light
Every day we go somewhere,
like someone away
in new buildings plays beautifully.
We disperse all. Only death collects us alone.
So there is no separation.
There is a huge meeting.
So someone has us suddenly
in the dark hugs his shoulders,
and full of darkness
and full of darkness and peace
we all stand over the cold shiny river.
How easy it is for us to breathe
because like a plant
in someone else's life
we become light and shadow
or more than that -
because we all lose,
running back forever, we become death and paradise.
Here I go again
in the same light paradise - from the stop to the left,
before me runs
palm up, new Eve,
bright red Adam
appears in the distance in the arches,
Neva wind rings mournfully in hanging harps.
How fast life is
in a black and white paradise of new buildings.
Snakes wrap around
and the heroic sky is silent,
ice mountain
glitters motionless at the fountain,
morning snow winds and cars fly relentlessly.
Isn't it me
illuminated by three lanterns,
so many years in the dark
on the fragments ran wastelands
and the radiance of heaven
at the crane swirling?
Isn't it me? Something has changed here forever.
Someone reigns new
nameless, beautiful, all-powerful,
over homeland burns,
the light is dark blue,
and in the eyes of greyhounds
lights rustle - on a flower,
someone always goes near new houses alone.
So there is no separation.
So, in vain we asked for forgiveness.
at their dead.
So there is no return for the winter.
One thing remains:
on the ground pass undisturbed.
Impossible to fall behind. Overtake - only this is possible.
Where we rush
this hell or heavenly place
or simply darkness
darkness is all unknown
dear country
the constant subject of chanting
Is she not love? No, she has no name.
This is eternal life:
a striking bridge, an incessant word,
sailing barge,
the liveliness of love, the killing of past
steamers lights
and the radiance of shop windows, the sound of distant trams,
splash of cold water near your ever-wide trousers.
Congratulations myself
with this early find, with you,
congratulations myself
with a surprisingly bitter fate,
with this eternal river,
with this sky in beautiful aspens,
with descriptions of losses for the silent crowd of shops.
Not the tenant of these places
not a dead man, but some middleman
completely alone,
you scream about yourself in the end:
did not recognize anyone
wronged, forgotten, deceived,
Thank God, winter. So I have not returned anywhere.
Thank God, a stranger.
I do not blame anyone here.
Learn nothing.
I go, hurry, overtake.
How easy for me now,
because he didn't break up with anyone.
Thank God that I was left without a homeland on earth.
Congratulations!
How many years I live, I do not need anything.
How many years I live,
how many ladies a glass of lemonade.
How many times will I come back -
but I won't be back - as if I'm locking the house,
how many I give for sadness from a brick pipe and a dog barking.
Here I visited again
this terrain of love, the peninsula of factories,
parade of workshops and arkady of factories,
paradise river steamers,
I whispered again:
here I am again in the infant lars.
So I again ran the Little Okhta through a thousand arches.
Before me the river
flattened out by coal smoke,
behind the tram
thundered on the bridge unscathed,
and brick fences
brightened suddenly gloom.
Good afternoon, here we met, poor youth.
Jazz suburbs welcomes us
hear the pipes of the suburbs,
golden dixieland
in black caps beautiful, lovely,
not soul and not flesh -
someone's shadow over the native gramophone
as if your dress was suddenly thrown up by a saxophone.
In a bright red muffler
and in a raincoat in doorways, in the front doors
you stand in sight
on the bridge near the years of irrevocable,
pressing an incomplete glass of lemonade to your face
and the expensive pipe mill roars behind.
Good day. Well, the meeting with us.
What you are is
near new sunset
chasing fire canvases into the distance.
How poor you are. So many years
but they raced in vain.
Good afternoon, my youth. My God, how beautiful you are.
Over frozen hills
greyhounds rushing silently
among the red swamps
there are train hooters,
on an empty highway
vanishing in the smoke of light forest,
taxis fly out and aspens stare up into the sky.
This is our winter.
Modern lantern looks deadly eye,
before me burn
dazzling thousands of windows.
I raise my cry
so that it does not encounter houses:
it is our winter that cannot return back.
Not to death, no,
we will not find it, we do not find it.
From birth to light
Every day we go somewhere,
like someone away
in new buildings plays beautifully.
We disperse all. Only death collects us alone.
So there is no separation.
There is a huge meeting.
So someone has us suddenly
in the dark hugs his shoulders,
and full of darkness
and full of darkness and peace
we all stand over the cold shiny river.
How easy it is for us to breathe
because like a plant
in someone else's life
we become light and shadow
or more than that -
because we all lose,
running back forever, we become death and paradise.
Here I go again
in the same light paradise - from the stop to the left,
before me runs
palm up, new Eve,
bright red Adam
appears in the distance in the arches,
Neva wind rings mournfully in hanging harps.
How fast life is
in a black and white paradise of new buildings.
Snakes wrap around
and the heroic sky is silent,
ice mountain
glitters motionless at the fountain,
morning snow winds and cars fly relentlessly.
Isn't it me
illuminated by three lanterns,
so many years in the dark
on the fragments ran wastelands
and the radiance of heaven
at the crane swirling?
Isn't it me? Something has changed here forever.
Someone reigns new
nameless, beautiful, all-powerful,
over homeland burns,
the light is dark blue,
and in the eyes of greyhounds
lights rustle - on a flower,
someone always goes near new houses alone.
So there is no separation.
So, in vain we asked for forgiveness.
at their dead.
So there is no return for the winter.
One thing remains:
on the ground pass undisturbed.
Impossible to fall behind. Overtake - only this is possible.
Where we rush
this hell or heavenly place
or simply darkness
darkness is all unknown
dear country
the constant subject of chanting
Is she not love? No, she has no name.
This is eternal life:
a striking bridge, an incessant word,
sailing barge,
the liveliness of love, the killing of past
steamers lights
and the radiance of shop windows, the sound of distant trams,
splash of cold water near your ever-wide trousers.
Congratulations myself
with this early find, with you,
congratulations myself
with a surprisingly bitter fate,
with this eternal river,
with this sky in beautiful aspens,
with descriptions of losses for the silent crowd of shops.
Not the tenant of these places
not a dead man, but some middleman
completely alone,
you scream about yourself in the end:
did not recognize anyone
wronged, forgotten, deceived,
Thank God, winter. So I have not returned anywhere.
Thank God, a stranger.
I do not blame anyone here.
Learn nothing.
I go, hurry, overtake.
How easy for me now,
because he didn't break up with anyone.
Thank God that I was left without a homeland on earth.
Congratulations!
How many years I live, I do not need anything.
How many years I live,
how many ladies a glass of lemonade.
How many times will I come back -
but I won't be back - as if I'm locking the house,
how many I give for sadness from a brick pipe and a dog barking.
У записи 5 лайков,
1 репостов,
763 просмотров.
1 репостов,
763 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Оксана Оливка
