Вот многие спрашивают: "Лора, а как в тундре с туалетом?" "А с туалетом в тундре, - говорю я, - всё замечательно. Нигде больше вы не найдёте такого шикарного туалета, как в тундре (тут я тяну из пачки розового "Собрания" удлинённую сигаретину и делаю паузу, чтобы нервно закурить). Этот туалет простирается буквально от горизонта до горизонта, и единственное неудобство, с которым вы можете столкнуться при акте каканья или писанья, это..." Впрочем, это не единственное неудобство.
Когда-то я имела дело с туалетом, у которого не было потолка, трёх стен и двери. Туалет находился на территории нашей с экс-мужем дачи, поэтому какое-то время он нас не раздражал, но мы все равно потом сделали себе новый, со стенами и даже неким подобием журнального столика. Доставшееся же нам от прежних хозяев тубзо представляло собой 4 вкопанных в землю столба, между которыми болтались драные ковровые дорожки. Вместо крыши над тубзом нависала кедровая ветка, на которой вечно лежал сугроб снега. Выпрямляясь, посетитель уборной обязательно задевал башкой сугроб и стряхивал его себе за шиворот. Так вот, когда я очутилась в оленьем стойбище, то воспоминание о тубзе с непрочным сугробом над головой оказалось одним из самых тёплых и, по меньшей мере трижды в день, я была готова отдать по ведру чая за каждую из трёх его ковровых дорожек. Я забыла сказать, что пакетированный чай в тундре ценится несколько выше, чем какое-нибудь говно типа Хеннеси. В приютившем меня стойбище уважали «Липтон».
Часа через три после приезда, надувшись с дороги «Липтона» с привезенной мною же сгущенкой, я выбралась из чума посмотреть, куда можно было бы этот «Липтон» выпустить из организма. Для красоты я захватила с собой фотокамеру, никого, впрочем, не обманувшую: «Лора, - сказали мне добрые хозяева, - ты если поссать хочешь, берегись оленей». Про оленей я не поняла, но переспрашивать не стала. «Нет, - сказала я, незаметно зардевшись в полумраке чума, - я хочу пофотографировать».
Снаружи было очень просторно. Низко над тундрой висело солнце, во всю ивановскую демонстрируя мне широкие возможности для фотографирования: сколько ни напрягай объектив, ни одного мало-мальски подходящего укрытия. Между чумов бродили олени, задумчиво ковыряясь копытами в снегу. Выглядели они, несмотря на рога, миролюбиво. «Липтон», между тем, с каждой минутой делал мою жизнь всё более трудной. Я отошла метров на двадцать от крайнего чума, спустила портки и, выставив голую задницу на минус 47 при ветре 15 м/сек, тут же перестала её чувствовать. Но мне было не до задницы: процесс изгнания «Липтона» затмил мне в тот момент всё. Именно поэтому я не сразу обратила внимание на какой-то неясный движняк позади себя. А когда обернулась, то даже не испугалась: выражение лиц у оленей, несущихся ко мне, было сосредоточенным, но не враждебным. Они смели меня, по-моему, даже не заметив, и принялись жрать снег там, где я только что сидела на корточках. В чум я вернулась сильно озадаченная. До этого я думала, что северные олени едят исключительно ягель.
Тот факт, что надо мной ржали, я здесь упоминать не буду, тем более что ржали надо мной беззлобно. Мне есть, чем гордиться: я оказалась легко обучаемая, о чём ныне и присно сообщаю в резюме при попытках куда-нибудь трудоустроиться. В следующий поход до ветру я пошла уже со знанием дела, захватив с собой в чисто поле длинную палку по имени «хорей». Хорей этот, ничего общего не имеющий с ямбом и прочими поэтическими прибамбасами, обычно используется погонщиками оленей в качестве дрына, которым следует подпихивать любителей человеческой мочи, если они слишком тормозят в дороге. В тот раз я выдернула хорей из сугроба рядом с чумом и пошла в снега, напевая какую-то мужественную херню вроде «Ты теперь в Армии». Олени, разом наплевав на ягель, собрались в кучу и пошли за мной, как дети за крысоловом. Я сменила песню на «Три кусочека колбаски» (посмотрела б на вас, что б вы вспомнили спеть при похожих обстоятельствах), но скоты не отставали. Я прибавила шагу, олени перешли на рысь. Я побежала, олени пустились в галоп, обогнали меня и остановились посмотреть, где я там.
Когда-то я имела дело с туалетом, у которого не было потолка, трёх стен и двери. Туалет находился на территории нашей с экс-мужем дачи, поэтому какое-то время он нас не раздражал, но мы все равно потом сделали себе новый, со стенами и даже неким подобием журнального столика. Доставшееся же нам от прежних хозяев тубзо представляло собой 4 вкопанных в землю столба, между которыми болтались драные ковровые дорожки. Вместо крыши над тубзом нависала кедровая ветка, на которой вечно лежал сугроб снега. Выпрямляясь, посетитель уборной обязательно задевал башкой сугроб и стряхивал его себе за шиворот. Так вот, когда я очутилась в оленьем стойбище, то воспоминание о тубзе с непрочным сугробом над головой оказалось одним из самых тёплых и, по меньшей мере трижды в день, я была готова отдать по ведру чая за каждую из трёх его ковровых дорожек. Я забыла сказать, что пакетированный чай в тундре ценится несколько выше, чем какое-нибудь говно типа Хеннеси. В приютившем меня стойбище уважали «Липтон».
Часа через три после приезда, надувшись с дороги «Липтона» с привезенной мною же сгущенкой, я выбралась из чума посмотреть, куда можно было бы этот «Липтон» выпустить из организма. Для красоты я захватила с собой фотокамеру, никого, впрочем, не обманувшую: «Лора, - сказали мне добрые хозяева, - ты если поссать хочешь, берегись оленей». Про оленей я не поняла, но переспрашивать не стала. «Нет, - сказала я, незаметно зардевшись в полумраке чума, - я хочу пофотографировать».
Снаружи было очень просторно. Низко над тундрой висело солнце, во всю ивановскую демонстрируя мне широкие возможности для фотографирования: сколько ни напрягай объектив, ни одного мало-мальски подходящего укрытия. Между чумов бродили олени, задумчиво ковыряясь копытами в снегу. Выглядели они, несмотря на рога, миролюбиво. «Липтон», между тем, с каждой минутой делал мою жизнь всё более трудной. Я отошла метров на двадцать от крайнего чума, спустила портки и, выставив голую задницу на минус 47 при ветре 15 м/сек, тут же перестала её чувствовать. Но мне было не до задницы: процесс изгнания «Липтона» затмил мне в тот момент всё. Именно поэтому я не сразу обратила внимание на какой-то неясный движняк позади себя. А когда обернулась, то даже не испугалась: выражение лиц у оленей, несущихся ко мне, было сосредоточенным, но не враждебным. Они смели меня, по-моему, даже не заметив, и принялись жрать снег там, где я только что сидела на корточках. В чум я вернулась сильно озадаченная. До этого я думала, что северные олени едят исключительно ягель.
Тот факт, что надо мной ржали, я здесь упоминать не буду, тем более что ржали надо мной беззлобно. Мне есть, чем гордиться: я оказалась легко обучаемая, о чём ныне и присно сообщаю в резюме при попытках куда-нибудь трудоустроиться. В следующий поход до ветру я пошла уже со знанием дела, захватив с собой в чисто поле длинную палку по имени «хорей». Хорей этот, ничего общего не имеющий с ямбом и прочими поэтическими прибамбасами, обычно используется погонщиками оленей в качестве дрына, которым следует подпихивать любителей человеческой мочи, если они слишком тормозят в дороге. В тот раз я выдернула хорей из сугроба рядом с чумом и пошла в снега, напевая какую-то мужественную херню вроде «Ты теперь в Армии». Олени, разом наплевав на ягель, собрались в кучу и пошли за мной, как дети за крысоловом. Я сменила песню на «Три кусочека колбаски» (посмотрела б на вас, что б вы вспомнили спеть при похожих обстоятельствах), но скоты не отставали. Я прибавила шагу, олени перешли на рысь. Я побежала, олени пустились в галоп, обогнали меня и остановились посмотреть, где я там.
So many people ask: "Laura, what about the tundra with a toilet?" “And with the toilet in the tundra,” I say, “everything is wonderful. Nowhere else will you find such a chic toilet as in the tundra (here I pull an elongated cigarette from a pack of pink“ Assembly ”and pause to smoke nervously). This toilet it extends literally from horizon to horizon, and the only inconvenience you may encounter with an act of coughing or writing is ... "However, this is not the only inconvenience.
Once I was dealing with a toilet that did not have a ceiling, three walls and a door. The toilet was located on the territory of our summer residence with the ex-husband, so for some time it did not annoy us, but we still made a new one for ourselves, with walls and even a semblance of a coffee table. The tubzo that we inherited from the previous owners was 4 dug into the ground of a pillar, between which tattered carpet paths dangled. Instead of a roof, a cedar branch hung over the tuft, on which a snowdrift of snow always lay. Straightening up, the visitor of the restroom necessarily touched a snowdrift with his head and shook it for his collar. So, when I found myself in a deer camp, the memory of a tuba with an unsteady snowdrift above my head turned out to be one of the warmest and, at least three times a day, I was ready to give a bucket of tea for each of its three carpet paths. I forgot to say that packaged tea in the tundra is valued slightly higher than some shit like Hennessy. At the camp shelter I respected Lipton.
About three hours after arrival, pouting from the Lipton road with the condensed milk that I brought myself, I got out of the plague to see where this Lipton could be released from the body. For the sake of beauty, I took a camera with me, but I didn’t deceive anyone: “Laura,” the good masters told me, “if you want to piss, beware of deer.” I did not understand about deer, but did not ask again. “No,” I said, unnoticed in the twilight plague, “I want to take a picture.”
The outside was very spacious. The sun hung low over the tundra, in full Ivanovo, showing me great opportunities for photographing: no matter how hard you strain the lens, not even a little bit of suitable shelter. Deer wandered among the plagues, thoughtfully picking their hooves in the snow. They looked, despite the horns, peacefully. Lipton, meanwhile, made my life more difficult every minute. I walked about twenty meters from the extreme plague, lowered my trousers and, putting my bare ass at minus 47 with a wind of 15 m / s, immediately stopped feeling her. But I was not up to the ass: the process of exiling Lipton eclipsed everything at that moment. That is why I did not immediately pay attention to some vague mover behind me. And when she turned around, she was not even afraid: the expression on the faces of the deer rushing towards me was concentrated, but not hostile. They dared me, in my opinion, without even noticing, and began to devour the snow where I had just squatted. I returned to the plague, very puzzled. Before that, I thought that reindeer eat exclusively reindeer moss.
I will not mention the fact that they were laughing at me here, all the more so because they were laughing at me maliciously. I have something to be proud of: I turned out to be easily trained, which is now and informally reported in the resume when trying to get a job somewhere. The next trip to the wind, I went already knowingly, taking with me in a clean field a long stick named "trochee". This trochee, which has nothing to do with iamba and other poetic bells and whistles, is usually used by deer drivers as drina, which should push fans of human urine if they are too slow on the road. At that time I pulled the trochee out of the snowdrift next to the plague and went into the snow, singing some courageous garbage like "You're now in the Army." The deer, at once spitting on the moss, gathered in a heap and followed me, like children behind a rat-catcher. I changed the song to “Three pieces of sausage” (I would look at you, what would you remember to sing under similar circumstances), but the cattle did not lag behind. I took a step, the deer moved to a trot. I ran, the deer started galloping, overtook me and stopped to see where I was there.
Once I was dealing with a toilet that did not have a ceiling, three walls and a door. The toilet was located on the territory of our summer residence with the ex-husband, so for some time it did not annoy us, but we still made a new one for ourselves, with walls and even a semblance of a coffee table. The tubzo that we inherited from the previous owners was 4 dug into the ground of a pillar, between which tattered carpet paths dangled. Instead of a roof, a cedar branch hung over the tuft, on which a snowdrift of snow always lay. Straightening up, the visitor of the restroom necessarily touched a snowdrift with his head and shook it for his collar. So, when I found myself in a deer camp, the memory of a tuba with an unsteady snowdrift above my head turned out to be one of the warmest and, at least three times a day, I was ready to give a bucket of tea for each of its three carpet paths. I forgot to say that packaged tea in the tundra is valued slightly higher than some shit like Hennessy. At the camp shelter I respected Lipton.
About three hours after arrival, pouting from the Lipton road with the condensed milk that I brought myself, I got out of the plague to see where this Lipton could be released from the body. For the sake of beauty, I took a camera with me, but I didn’t deceive anyone: “Laura,” the good masters told me, “if you want to piss, beware of deer.” I did not understand about deer, but did not ask again. “No,” I said, unnoticed in the twilight plague, “I want to take a picture.”
The outside was very spacious. The sun hung low over the tundra, in full Ivanovo, showing me great opportunities for photographing: no matter how hard you strain the lens, not even a little bit of suitable shelter. Deer wandered among the plagues, thoughtfully picking their hooves in the snow. They looked, despite the horns, peacefully. Lipton, meanwhile, made my life more difficult every minute. I walked about twenty meters from the extreme plague, lowered my trousers and, putting my bare ass at minus 47 with a wind of 15 m / s, immediately stopped feeling her. But I was not up to the ass: the process of exiling Lipton eclipsed everything at that moment. That is why I did not immediately pay attention to some vague mover behind me. And when she turned around, she was not even afraid: the expression on the faces of the deer rushing towards me was concentrated, but not hostile. They dared me, in my opinion, without even noticing, and began to devour the snow where I had just squatted. I returned to the plague, very puzzled. Before that, I thought that reindeer eat exclusively reindeer moss.
I will not mention the fact that they were laughing at me here, all the more so because they were laughing at me maliciously. I have something to be proud of: I turned out to be easily trained, which is now and informally reported in the resume when trying to get a job somewhere. The next trip to the wind, I went already knowingly, taking with me in a clean field a long stick named "trochee". This trochee, which has nothing to do with iamba and other poetic bells and whistles, is usually used by deer drivers as drina, which should push fans of human urine if they are too slow on the road. At that time I pulled the trochee out of the snowdrift next to the plague and went into the snow, singing some courageous garbage like "You're now in the Army." The deer, at once spitting on the moss, gathered in a heap and followed me, like children behind a rat-catcher. I changed the song to “Three pieces of sausage” (I would look at you, what would you remember to sing under similar circumstances), but the cattle did not lag behind. I took a step, the deer moved to a trot. I ran, the deer started galloping, overtook me and stopped to see where I was there.
У записи 2 лайков,
1 репостов.
1 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Лю Дизель
