Лера Амфитеатрова спросила:
– Так ты хочешь меня?
Леру я видел впервые, но ответил утвердительно, ибо как же я мог еще ответить в пятнадцать лет? Больше всего меня поразило это так – оно претендовало быть итогом какого-то общения, но вот общения-то как раз и не было. Было несколько моих взглядов на молодую женщину, стоявшую в другом конце зала. Она их перехватила. В том, как она это сделала, было гораздо больше вызова, чем в самих взглядах. Хотел ли я ее? Не знаю. Может быть, и хотел. Но смотрел на нее потому, что она была необычна. По отважному разрезу ее платья я понял, что это – эмансипантка.
Об эмансипантках в нашем классе чего только не рассказывали, подробно описывая их внешний вид и легкость нравов (всё было Лерой предъявлено немедленно), так что определил я ее без труда. Она вела себя в полном соответствии с расхожим описанием – за исключением, пожалуй, коротко остриженных волос – и исполняла свою партию, что называется, на верхнем фа. Удивительно было то, что объектом ее внимания стал ничем не примечательный я. А может, и не удивительно. Зачем являть свою прогрессивность тому, кто уже и так достаточно прогрессивен?
Она решительно взяла меня за руку и под звучащую в зале музыку повела к выходу. Мне казалось, что мы движемся в такт этой музыке, и это наше ритмичное движение парализовало остатки моей воли. Я пытаюсь сейчас вспомнить, что это был за зал, что за музыка – безуспешно. Да это и неважно, это сразу же исчезло. Помню потную, несмотря на свежий ветер улицы, Лерину ладонь. Блуждание по дворам-колодцам в поисках квартиры, предоставленной ей (она сказала – нам) подругой. Ключ от квартиры Лера держала наготове в свободной руке, причем рука была вытянута в направлении нашего движения. И преждевременно вынутый ключ, и вытянутая рука придавали нашему движению стремительность, но еще в большей степени – театральность.
По щербатым ступеням мы взлетели на последний этаж. Тут Лера воспользовалась, наконец, своим ключом, и мы вошли в маленькую комнату. Из мебели там были лишь кровать, стол и стул. За стулом белела еще одна небольшая дверь, которая вела, видимо, на кухню. Лера подошла ко мне вплотную. Она была чуть выше меня, и ее влажное дыхание я втягивал носом. Наклонила голову. Коснулась моих губ губами. Провела по моим губам языком. Медленно повернулась ко мне спиной.
– А теперь расшнуруй платье…
На ее шее дрожали русые колечки. Я начал расшнуровывать.
– Ты что, в первый раз расшнуровываешь платье? И вообще всё – в первый раз?
– Всё в первый раз…
Лера глубоко вздохнула. Платье было расшнуровано и снято. За платьем последовали легкая блузка и нижняя юбка с воланами. Панталоны и сорочка. Корсет мне снова пришлось расшнуровывать (под Лерины опять-таки вздохи). Долго возился с застежками для чулок – в конце концов их, снимая корсет, отстегнула Лера. Села на стул. Я опустился на корточки и снял с ее ног чулки. С черными чулками съезжали мои руки по Лериной белой коже. Удивительно белой. Тогда женщины не загорали.
Стоит ли говорить, что, когда мы легли в постель, количество Лериных претензий и вздохов увеличилось. Лера не стеснялась направлять мои движения, обещая кому-то неведомому, что обучает мальчиков в последний раз. Мне показалось, что через какое-то время Лерины вздохи потеряли оттенок возмущения, но я в этом до конца не уверен. Сколько ей было лет? Думаю, восемнадцать, не более. Тогда же она казалась мне бесконечно взрослой.
Потом она курила, сидя на стуле. Нога на ногу, всё еще неодетая. Большим и указательным пальцами держала серебряный мундштук с папиросой, осторожно выпускала изо рта дым. Я, устроившись на кровати по-турецки, молча ее рассматривал. Я впервые видел голое женское тело. Показав на мой нательный крестик, Лера спросила:
– Ты веришь в Бога?
– Да.
– В эпоху аэропланов стыдно быть верующим. Вот я – дочь священника, а не верю. – Она затянулась дымом. – Чего молчишь?
– Разве аэропланы отменили смерть?
Лера засмеялась:
– Конечно!
Е.Водолазкин, "Авиатор"
– Так ты хочешь меня?
Леру я видел впервые, но ответил утвердительно, ибо как же я мог еще ответить в пятнадцать лет? Больше всего меня поразило это так – оно претендовало быть итогом какого-то общения, но вот общения-то как раз и не было. Было несколько моих взглядов на молодую женщину, стоявшую в другом конце зала. Она их перехватила. В том, как она это сделала, было гораздо больше вызова, чем в самих взглядах. Хотел ли я ее? Не знаю. Может быть, и хотел. Но смотрел на нее потому, что она была необычна. По отважному разрезу ее платья я понял, что это – эмансипантка.
Об эмансипантках в нашем классе чего только не рассказывали, подробно описывая их внешний вид и легкость нравов (всё было Лерой предъявлено немедленно), так что определил я ее без труда. Она вела себя в полном соответствии с расхожим описанием – за исключением, пожалуй, коротко остриженных волос – и исполняла свою партию, что называется, на верхнем фа. Удивительно было то, что объектом ее внимания стал ничем не примечательный я. А может, и не удивительно. Зачем являть свою прогрессивность тому, кто уже и так достаточно прогрессивен?
Она решительно взяла меня за руку и под звучащую в зале музыку повела к выходу. Мне казалось, что мы движемся в такт этой музыке, и это наше ритмичное движение парализовало остатки моей воли. Я пытаюсь сейчас вспомнить, что это был за зал, что за музыка – безуспешно. Да это и неважно, это сразу же исчезло. Помню потную, несмотря на свежий ветер улицы, Лерину ладонь. Блуждание по дворам-колодцам в поисках квартиры, предоставленной ей (она сказала – нам) подругой. Ключ от квартиры Лера держала наготове в свободной руке, причем рука была вытянута в направлении нашего движения. И преждевременно вынутый ключ, и вытянутая рука придавали нашему движению стремительность, но еще в большей степени – театральность.
По щербатым ступеням мы взлетели на последний этаж. Тут Лера воспользовалась, наконец, своим ключом, и мы вошли в маленькую комнату. Из мебели там были лишь кровать, стол и стул. За стулом белела еще одна небольшая дверь, которая вела, видимо, на кухню. Лера подошла ко мне вплотную. Она была чуть выше меня, и ее влажное дыхание я втягивал носом. Наклонила голову. Коснулась моих губ губами. Провела по моим губам языком. Медленно повернулась ко мне спиной.
– А теперь расшнуруй платье…
На ее шее дрожали русые колечки. Я начал расшнуровывать.
– Ты что, в первый раз расшнуровываешь платье? И вообще всё – в первый раз?
– Всё в первый раз…
Лера глубоко вздохнула. Платье было расшнуровано и снято. За платьем последовали легкая блузка и нижняя юбка с воланами. Панталоны и сорочка. Корсет мне снова пришлось расшнуровывать (под Лерины опять-таки вздохи). Долго возился с застежками для чулок – в конце концов их, снимая корсет, отстегнула Лера. Села на стул. Я опустился на корточки и снял с ее ног чулки. С черными чулками съезжали мои руки по Лериной белой коже. Удивительно белой. Тогда женщины не загорали.
Стоит ли говорить, что, когда мы легли в постель, количество Лериных претензий и вздохов увеличилось. Лера не стеснялась направлять мои движения, обещая кому-то неведомому, что обучает мальчиков в последний раз. Мне показалось, что через какое-то время Лерины вздохи потеряли оттенок возмущения, но я в этом до конца не уверен. Сколько ей было лет? Думаю, восемнадцать, не более. Тогда же она казалась мне бесконечно взрослой.
Потом она курила, сидя на стуле. Нога на ногу, всё еще неодетая. Большим и указательным пальцами держала серебряный мундштук с папиросой, осторожно выпускала изо рта дым. Я, устроившись на кровати по-турецки, молча ее рассматривал. Я впервые видел голое женское тело. Показав на мой нательный крестик, Лера спросила:
– Ты веришь в Бога?
– Да.
– В эпоху аэропланов стыдно быть верующим. Вот я – дочь священника, а не верю. – Она затянулась дымом. – Чего молчишь?
– Разве аэропланы отменили смерть?
Лера засмеялась:
– Конечно!
Е.Водолазкин, "Авиатор"
Lera Amfiteatrova asked:
“So you want me?”
I saw Leroux for the first time, but answered in the affirmative, for how could I still answer at the age of fifteen? What struck me most of all was the following: it claimed to be the result of some kind of communication, but communication just didn’t exist. There were several of my views on a young woman standing at the other end of the hall. She intercepted them. There was much more challenge to the way she did this than to the views themselves. Did I want her? I do not know. Maybe he wanted to. But he looked at her because she was unusual. From the brave cut of her dress, I realized that this was an emancipant.
They didn’t tell about emancipants in our class, describing in detail their appearance and ease of morals (everything was presented to Leroy immediately), so I defined it without difficulty. She behaved in full accordance with the usual description - with the exception, perhaps, of short-cropped hair - and performed her part, as they say, on the upper fa. It was surprising that the object of her attention was the unremarkable self. Or maybe not surprising. Why show your progressiveness to someone who is already quite progressive?
She resolutely took my hand and led me to the exit to the sound of music in the hall. It seemed to me that we were moving to the beat of this music, and this rhythmic movement paralyzed the remnants of my will. I am trying to recall now what kind of hall it was, what kind of music it was unsuccessful. Yes, it doesn’t matter, it immediately disappeared. I remember sweaty, despite the fresh wind of the street, Lerin’s palm. Wandering around the well-yards in search of an apartment provided to her (she told us) by her friend. Lera kept the key to the apartment in her free hand, with the hand extended in the direction of our movement. Both the prematurely removed key and the outstretched arm gave our movement swiftness, but even more theatricality.
On the chipped stairs we took off to the top floor. Then Lera finally used her key, and we entered a small room. Of the furniture there was only a bed, a table and a chair. Behind the chair, another small door whitened, which apparently led to the kitchen. Lera came close to me. She was a little taller than me, and I drew her wet breath with my nose. She tilted her head. She touched my lips with her lips. She traced my lips with my tongue. Slowly turned her back to me.
“Now unzip the dress ...”
Light brown rings trembled around her neck. I started unlacing.
“Are you unlacing the dress for the first time?” And in general, for the first time?
- This is the first time ...
Lera took a deep breath. The dress was unlaced and removed. The dress was followed by a light blouse and a petticoat with flounces. Knickers and shirt. I had to unfasten the corset again (again sighs under Lerina). Long fiddled with fasteners for stockings - in the end, removing her corset, Lera unfastened. I sat on a chair. I squatted down and took off her stockings. With black stockings, my hands moved down Lerina’s white skin. Amazing white. Then the women did not sunbathe.
Needless to say, when we went to bed, the number of Lerin's claims and sighs increased. Lera was not shy about guiding my movements, promising to someone unknown that she was teaching boys for the last time. It seemed to me that after some time Lerina's sighs lost their tinge of indignation, but I am not completely sure of this. How old was she? I think eighteen, no more. Then she seemed to me infinitely adult.
Then she smoked while sitting on a chair. Foot to foot, still naked. With her thumb and forefinger, she held a silver cigarette holder with a cigarette, carefully letting smoke out of her mouth. I, sitting on the bed in Turkish, silently examined it. I first saw a naked female body. Pointing to my pectoral cross, Lera asked:
- Do you believe in God?
- Yes.
- In the era of airplanes, it is embarrassing to be a believer. Here I am - the daughter of a priest, but I do not believe. - She inhaled smoke. - Why are you silent?
“Did the airplanes cancel the death?”
Lera laughed.
- Of course!
E. Vodolazkin, "Aviator"
“So you want me?”
I saw Leroux for the first time, but answered in the affirmative, for how could I still answer at the age of fifteen? What struck me most of all was the following: it claimed to be the result of some kind of communication, but communication just didn’t exist. There were several of my views on a young woman standing at the other end of the hall. She intercepted them. There was much more challenge to the way she did this than to the views themselves. Did I want her? I do not know. Maybe he wanted to. But he looked at her because she was unusual. From the brave cut of her dress, I realized that this was an emancipant.
They didn’t tell about emancipants in our class, describing in detail their appearance and ease of morals (everything was presented to Leroy immediately), so I defined it without difficulty. She behaved in full accordance with the usual description - with the exception, perhaps, of short-cropped hair - and performed her part, as they say, on the upper fa. It was surprising that the object of her attention was the unremarkable self. Or maybe not surprising. Why show your progressiveness to someone who is already quite progressive?
She resolutely took my hand and led me to the exit to the sound of music in the hall. It seemed to me that we were moving to the beat of this music, and this rhythmic movement paralyzed the remnants of my will. I am trying to recall now what kind of hall it was, what kind of music it was unsuccessful. Yes, it doesn’t matter, it immediately disappeared. I remember sweaty, despite the fresh wind of the street, Lerin’s palm. Wandering around the well-yards in search of an apartment provided to her (she told us) by her friend. Lera kept the key to the apartment in her free hand, with the hand extended in the direction of our movement. Both the prematurely removed key and the outstretched arm gave our movement swiftness, but even more theatricality.
On the chipped stairs we took off to the top floor. Then Lera finally used her key, and we entered a small room. Of the furniture there was only a bed, a table and a chair. Behind the chair, another small door whitened, which apparently led to the kitchen. Lera came close to me. She was a little taller than me, and I drew her wet breath with my nose. She tilted her head. She touched my lips with her lips. She traced my lips with my tongue. Slowly turned her back to me.
“Now unzip the dress ...”
Light brown rings trembled around her neck. I started unlacing.
“Are you unlacing the dress for the first time?” And in general, for the first time?
- This is the first time ...
Lera took a deep breath. The dress was unlaced and removed. The dress was followed by a light blouse and a petticoat with flounces. Knickers and shirt. I had to unfasten the corset again (again sighs under Lerina). Long fiddled with fasteners for stockings - in the end, removing her corset, Lera unfastened. I sat on a chair. I squatted down and took off her stockings. With black stockings, my hands moved down Lerina’s white skin. Amazing white. Then the women did not sunbathe.
Needless to say, when we went to bed, the number of Lerin's claims and sighs increased. Lera was not shy about guiding my movements, promising to someone unknown that she was teaching boys for the last time. It seemed to me that after some time Lerina's sighs lost their tinge of indignation, but I am not completely sure of this. How old was she? I think eighteen, no more. Then she seemed to me infinitely adult.
Then she smoked while sitting on a chair. Foot to foot, still naked. With her thumb and forefinger, she held a silver cigarette holder with a cigarette, carefully letting smoke out of her mouth. I, sitting on the bed in Turkish, silently examined it. I first saw a naked female body. Pointing to my pectoral cross, Lera asked:
- Do you believe in God?
- Yes.
- In the era of airplanes, it is embarrassing to be a believer. Here I am - the daughter of a priest, but I do not believe. - She inhaled smoke. - Why are you silent?
“Did the airplanes cancel the death?”
Lera laughed.
- Of course!
E. Vodolazkin, "Aviator"
У записи 5 лайков,
0 репостов,
509 просмотров.
0 репостов,
509 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Евгений Авдеенко
