Я не фанат признаний в соцсетях. Но сейчас хочу написать.
Мне отвратительно то, как комиссия по этике Госдумы обсуждала с журналистками домогательства Леонида Слуцкого. С какими интонациями, в каких выражениях – послушать можно в записи, выложенной Медузой goo.gl/9tZVJV
Меня злит презумпция виновности женщин, которые говорят о насилии, подозрения в том, что, ясное дело, спланировали и приурочили к президентской кампании. И вообще, какого так долго молчали?
Я понимаю этих женщин. После второго курса журфака я проходила практику в одной городской газете, туда меня официально направил факультет. С письмом на бланке, с печатями и подписями, по договорённости с газетой, то есть у них это был налаженный процесс. Курировать меня взялся замредактора, мужчина лет 40: в редакции мне дали его номер, и мы договорились о встрече. Она происходила в машине замредактора, что несколько озадачило меня. Но смела ли я спросить, почему такой неделовой формат: кто я и кто он. Он же настоящий журналист и редактор, а я всего-то 18-летняя практикантка.
Он подъехал и позвал меня сесть рядом с собой, мы поехали за город по его делам. Сказал, что другого времени общаться со мной у него нет. По дороге он спрашивал меня о моих интересах, но в большей степени травил байки и рассказывал, какой он красавчик и матёрый спец. Хвастал, одним словом. О моей работе и заданиях речи особо не было. Мне казалось это странным, но это была только вторая моя практика – и я подумала, что, может быть, мне не положено чёткого задания в стенах редакции, может быть, газете нет нужды в моей работе (зачем тогда брать практикантов с журфака?), и я должна быть благодарной, что хотя бы так занятой редактор снизошёл до меня.
Внятного задания я так и не получила, зато закончилась поездка около дома замредактора и приглашением пойти к нему. Дома у него, мол, есть бутылка шампанского. Я отказалась и вышла из машины. Потрясённая.
После этого куратор моей практики потерял ко мне всякий интерес и по телефону сказал, чтобы дальше я общалась с редакцией, отправляя тексты на общую электронную почту. В газете не вышел ни один мой текст (сейчас мне понятно, что они не подходили по формату этому изданию, но 18-летнего практиканта вообще-то нужно учить работать и объяснять правила подачи материалов. Вот в Коммерсанте это было, спасибо моему учителю [id1057313|Валере Грибанову]).
Я к чему. Эта история случилась со мной 11 лет назад. Я рассказала о ней один раз в жизни – только моему молодому человеку, и было это спустя семь лет после той поездки и приглашения домой к редактору. Рассказала, не чтобы пожаловаться или потребовать справедливости спустя годы, а просто потому что мы друг другу рассказывали всё про себя. Обсуждать это с кем-то ещё я не видела никакого смысла: прошло и прошло, мне было неприятно, но в конце концов, не случилось ничего ужасного, что требовало бы обращения в полицию.
Конечно, это не так мерзко, как в историях со Слуцким, но механизм поведения человека с властью по отношению к так или иначе зависимому от него человеку – примерно такой же. И ровно так же мне не хотелось рассказывать об этом общественности, потому что я вообще не большой любитель говорить о себе. И потому что было непонятно за что стыдно.
Но если бы сейчас, спустя столько лет, я услышала, что кто-то из женщин/мужчин обвинил этого человека в домогательствах, я бы тоже рассказала эту историю про него. И тоже получила бы порцию обвинений в том, что неспроста молчала столько лет и наверняка сама виновата была.
А, ну да. Тут бы мне депутат Лариса Кармазина, член думской комиссии по этике, сказала бы: «Ко мне никто не домагивался! Была в триста раз красивее, чем они! И не глупее их! 50 лет работаю — 49 лет стажа будет 1 июля — с 18 лет, никто не домагивался! Никто не домагивался! Не давала повода и не давала ничего! А если бы кто домогнулся — влепила бы!». Это цитата, верьте своим глазам – https://theins.ru/news/95959
Мне отвратительно то, как комиссия по этике Госдумы обсуждала с журналистками домогательства Леонида Слуцкого. С какими интонациями, в каких выражениях – послушать можно в записи, выложенной Медузой goo.gl/9tZVJV
Меня злит презумпция виновности женщин, которые говорят о насилии, подозрения в том, что, ясное дело, спланировали и приурочили к президентской кампании. И вообще, какого так долго молчали?
Я понимаю этих женщин. После второго курса журфака я проходила практику в одной городской газете, туда меня официально направил факультет. С письмом на бланке, с печатями и подписями, по договорённости с газетой, то есть у них это был налаженный процесс. Курировать меня взялся замредактора, мужчина лет 40: в редакции мне дали его номер, и мы договорились о встрече. Она происходила в машине замредактора, что несколько озадачило меня. Но смела ли я спросить, почему такой неделовой формат: кто я и кто он. Он же настоящий журналист и редактор, а я всего-то 18-летняя практикантка.
Он подъехал и позвал меня сесть рядом с собой, мы поехали за город по его делам. Сказал, что другого времени общаться со мной у него нет. По дороге он спрашивал меня о моих интересах, но в большей степени травил байки и рассказывал, какой он красавчик и матёрый спец. Хвастал, одним словом. О моей работе и заданиях речи особо не было. Мне казалось это странным, но это была только вторая моя практика – и я подумала, что, может быть, мне не положено чёткого задания в стенах редакции, может быть, газете нет нужды в моей работе (зачем тогда брать практикантов с журфака?), и я должна быть благодарной, что хотя бы так занятой редактор снизошёл до меня.
Внятного задания я так и не получила, зато закончилась поездка около дома замредактора и приглашением пойти к нему. Дома у него, мол, есть бутылка шампанского. Я отказалась и вышла из машины. Потрясённая.
После этого куратор моей практики потерял ко мне всякий интерес и по телефону сказал, чтобы дальше я общалась с редакцией, отправляя тексты на общую электронную почту. В газете не вышел ни один мой текст (сейчас мне понятно, что они не подходили по формату этому изданию, но 18-летнего практиканта вообще-то нужно учить работать и объяснять правила подачи материалов. Вот в Коммерсанте это было, спасибо моему учителю [id1057313|Валере Грибанову]).
Я к чему. Эта история случилась со мной 11 лет назад. Я рассказала о ней один раз в жизни – только моему молодому человеку, и было это спустя семь лет после той поездки и приглашения домой к редактору. Рассказала, не чтобы пожаловаться или потребовать справедливости спустя годы, а просто потому что мы друг другу рассказывали всё про себя. Обсуждать это с кем-то ещё я не видела никакого смысла: прошло и прошло, мне было неприятно, но в конце концов, не случилось ничего ужасного, что требовало бы обращения в полицию.
Конечно, это не так мерзко, как в историях со Слуцким, но механизм поведения человека с властью по отношению к так или иначе зависимому от него человеку – примерно такой же. И ровно так же мне не хотелось рассказывать об этом общественности, потому что я вообще не большой любитель говорить о себе. И потому что было непонятно за что стыдно.
Но если бы сейчас, спустя столько лет, я услышала, что кто-то из женщин/мужчин обвинил этого человека в домогательствах, я бы тоже рассказала эту историю про него. И тоже получила бы порцию обвинений в том, что неспроста молчала столько лет и наверняка сама виновата была.
А, ну да. Тут бы мне депутат Лариса Кармазина, член думской комиссии по этике, сказала бы: «Ко мне никто не домагивался! Была в триста раз красивее, чем они! И не глупее их! 50 лет работаю — 49 лет стажа будет 1 июля — с 18 лет, никто не домагивался! Никто не домагивался! Не давала повода и не давала ничего! А если бы кто домогнулся — влепила бы!». Это цитата, верьте своим глазам – https://theins.ru/news/95959
I'm not a fan of social media admissions. But now I want to write.
I am disgusted with how the State Duma Ethics Commission discussed with journalists the harassment of Leonid Slutsky. With what intonations, in what terms - you can listen to in the recording posted by Medusa goo.gl/9tZVJV
I am angry at the presumption of the guilt of women who speak of violence, suspicions that, of course, they planned and timed for the presidential campaign. And in general, what was silent for so long?
I understand these women. After the second year of the journalism department, I had practice in one city newspaper, the faculty officially sent me there. With a letter on the form, with seals and signatures, as agreed with the newspaper, that is, they had an established process. The deputy editor undertook to supervise me, a man of about 40: in the editorial office they gave me his number, and we made an appointment. It happened in the car of the deputy editor, which somewhat puzzled me. But did I dare to ask why such a non-business format: who I am and who he is. He’s a real journalist and editor, and I’m just an 18-year-old trainee.
He drove up and invited me to sit next to him, we went out of town on his business. He said that he has no other time to talk with me. On the way, he asked me about my interests, but to a greater extent poisoned the bikes and told how handsome and seasoned he was. Boasted, in a word. There wasn’t much talk about my work and assignments. It seemed strange to me, but it was only my second practice - and I thought that maybe I shouldn’t have a clear assignment in the editorial office, maybe the newspaper doesn’t need my work (why then take interns from the journal faculty?), and I should be grateful that at least such a busy editor came down to me.
I didn’t get a clear task, but the trip near the deputy editor’s house and an invitation to go to him ended. At home he supposedly has a bottle of champagne. I refused and got out of the car. Shocked.
After that, the curator of my practice lost all interest in me and said over the phone that I should continue to communicate with the editors by sending texts to a general email. Not a single text of mine was published in the newspaper (now I understand that they did not fit the format of this publication, but the 18-year-old intern actually needs to be taught how to work and explain the rules for submitting materials. That was in Kommersant, thanks to my teacher [id1057313 | Valera Gribanova]).
What am I doing. This story happened to me 11 years ago. I talked about her once in my life - only to my young man, and it was seven years after that trip and an invitation to go home to the editor. She told me not to complain or demand justice after years, but simply because we told each other everything about ourselves. I did not see any point in discussing this with someone else: it passed and passed, it was unpleasant for me, but in the end, nothing terrible happened that would require contacting the police.
Of course, this is not so disgusting as in the stories with Slutsky, but the mechanism of behavior of a person with power in relation to a person dependent on him in one way or another is approximately the same. And just like that, I didn’t want to talk about this with the public, because I'm not a big fan of talking about myself at all. And because it was not clear why it was a shame.
But if now, after so many years, I heard that one of the women / men accused this man of harassment, I would also tell this story about him. And she would also have received a portion of the accusations that she had been silent for so many years for good reason and she was probably to blame.
Oh yes. Here I would have been a deputy Larisa Karmazina, a member of the Duma ethics committee, would say: "Nobody has come to me! Was three hundred times more beautiful than they are! And not dumber than them! I’ve been working for 50 years - 49 years of experience will be on July 1 - since 18 years, no one has been haunted! Nobody molested! It did not give a reason and did not give anything! And if someone molested - would have slapped! ". This is a quote, believe your eyes - https://theins.ru/news/95959
I am disgusted with how the State Duma Ethics Commission discussed with journalists the harassment of Leonid Slutsky. With what intonations, in what terms - you can listen to in the recording posted by Medusa goo.gl/9tZVJV
I am angry at the presumption of the guilt of women who speak of violence, suspicions that, of course, they planned and timed for the presidential campaign. And in general, what was silent for so long?
I understand these women. After the second year of the journalism department, I had practice in one city newspaper, the faculty officially sent me there. With a letter on the form, with seals and signatures, as agreed with the newspaper, that is, they had an established process. The deputy editor undertook to supervise me, a man of about 40: in the editorial office they gave me his number, and we made an appointment. It happened in the car of the deputy editor, which somewhat puzzled me. But did I dare to ask why such a non-business format: who I am and who he is. He’s a real journalist and editor, and I’m just an 18-year-old trainee.
He drove up and invited me to sit next to him, we went out of town on his business. He said that he has no other time to talk with me. On the way, he asked me about my interests, but to a greater extent poisoned the bikes and told how handsome and seasoned he was. Boasted, in a word. There wasn’t much talk about my work and assignments. It seemed strange to me, but it was only my second practice - and I thought that maybe I shouldn’t have a clear assignment in the editorial office, maybe the newspaper doesn’t need my work (why then take interns from the journal faculty?), and I should be grateful that at least such a busy editor came down to me.
I didn’t get a clear task, but the trip near the deputy editor’s house and an invitation to go to him ended. At home he supposedly has a bottle of champagne. I refused and got out of the car. Shocked.
After that, the curator of my practice lost all interest in me and said over the phone that I should continue to communicate with the editors by sending texts to a general email. Not a single text of mine was published in the newspaper (now I understand that they did not fit the format of this publication, but the 18-year-old intern actually needs to be taught how to work and explain the rules for submitting materials. That was in Kommersant, thanks to my teacher [id1057313 | Valera Gribanova]).
What am I doing. This story happened to me 11 years ago. I talked about her once in my life - only to my young man, and it was seven years after that trip and an invitation to go home to the editor. She told me not to complain or demand justice after years, but simply because we told each other everything about ourselves. I did not see any point in discussing this with someone else: it passed and passed, it was unpleasant for me, but in the end, nothing terrible happened that would require contacting the police.
Of course, this is not so disgusting as in the stories with Slutsky, but the mechanism of behavior of a person with power in relation to a person dependent on him in one way or another is approximately the same. And just like that, I didn’t want to talk about this with the public, because I'm not a big fan of talking about myself at all. And because it was not clear why it was a shame.
But if now, after so many years, I heard that one of the women / men accused this man of harassment, I would also tell this story about him. And she would also have received a portion of the accusations that she had been silent for so many years for good reason and she was probably to blame.
Oh yes. Here I would have been a deputy Larisa Karmazina, a member of the Duma ethics committee, would say: "Nobody has come to me! Was three hundred times more beautiful than they are! And not dumber than them! I’ve been working for 50 years - 49 years of experience will be on July 1 - since 18 years, no one has been haunted! Nobody molested! It did not give a reason and did not give anything! And if someone molested - would have slapped! ". This is a quote, believe your eyes - https://theins.ru/news/95959
У записи 136 лайков,
9 репостов,
4418 просмотров.
9 репостов,
4418 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Влада Гасникова
