Так как я обошла читательским вниманием всевозможные оттенки серого - для меня эталоном эротического повествования долгое время являлись сцены из фаулзовского волхва, будоражащие мое давно уже не пубертатное сознание.
Но настал тот день, когда мне пришлось свергнуть англосакса с литературно-чувственной вершины. Положа руку на сердце (на него ли?), констатирую - пьедестал наигениальнейшего извращенца по праву принадлежит Владимиру Владимировичу. Набокову, разумеется.
Ну посмотрите же как осязаемо, как отвратительно, как точно:
"Пустите",— попросила она тонким голосом. "Запись различных партий, запись..."— повторял Лужин, прижимая ее к себе и прищуренными глазами глядя снизу вверх на ее шею. Лицо его вдруг исказилось, глаза на миг потеряли выражение; потом черты его как-то обмякли, руки разжались сами собой, и она отошла от него, сердясь, не совсем точно зная, почему сердится, и удивленная тем, что он ее отпустил. Лужин откашлялся. жадно закурил, с непонятным лукавством следя за ней. "Я жалею, что пришла,— сказала она.— Во-первых, я вам помешала в работе..." "Ничуть",— с неожиданной веселостью ответил Лужин и хлопнул себя по коленкам."
Но настал тот день, когда мне пришлось свергнуть англосакса с литературно-чувственной вершины. Положа руку на сердце (на него ли?), констатирую - пьедестал наигениальнейшего извращенца по праву принадлежит Владимиру Владимировичу. Набокову, разумеется.
Ну посмотрите же как осязаемо, как отвратительно, как точно:
"Пустите",— попросила она тонким голосом. "Запись различных партий, запись..."— повторял Лужин, прижимая ее к себе и прищуренными глазами глядя снизу вверх на ее шею. Лицо его вдруг исказилось, глаза на миг потеряли выражение; потом черты его как-то обмякли, руки разжались сами собой, и она отошла от него, сердясь, не совсем точно зная, почему сердится, и удивленная тем, что он ее отпустил. Лужин откашлялся. жадно закурил, с непонятным лукавством следя за ней. "Я жалею, что пришла,— сказала она.— Во-первых, я вам помешала в работе..." "Ничуть",— с неожиданной веселостью ответил Лужин и хлопнул себя по коленкам."
Since I ignored all sorts of shades of gray as readers, for me scenes from the Fowlsian sorcerer that excite my puberty consciousness have long been the standard of erotic narration.
But the day came when I had to overthrow Anglo-Saxon from the literary-sensual summit. Hand on heart (is it on him?), I ascertain that the pedestal of the most genius pervert is rightfully owned by Vladimir Vladimirovich. Nabokov, of course.
Well, look how tangible, how disgusting, how accurate:
“Let go,” she asked in a thin voice. “Recording of various parts, recording ...” - repeated Luzhin, pressing her to himself and with narrowed eyes looking up at her neck from the bottom up. His face was suddenly distorted, his eyes for a moment lost expression; then his features somehow went limp, her hands clenched by herself, and she walked away from him, angry, not quite sure why she was angry, and surprised that he let her go. Luzhin cleared his throat. eagerly lit a cigarette, with incomprehensible craftiness following her. “I regret coming,” she said. “First, I interfered with your work ...” “Not at all,” Luzhin answered with unexpected gaiety and slapped himself on the knees. "
But the day came when I had to overthrow Anglo-Saxon from the literary-sensual summit. Hand on heart (is it on him?), I ascertain that the pedestal of the most genius pervert is rightfully owned by Vladimir Vladimirovich. Nabokov, of course.
Well, look how tangible, how disgusting, how accurate:
“Let go,” she asked in a thin voice. “Recording of various parts, recording ...” - repeated Luzhin, pressing her to himself and with narrowed eyes looking up at her neck from the bottom up. His face was suddenly distorted, his eyes for a moment lost expression; then his features somehow went limp, her hands clenched by herself, and she walked away from him, angry, not quite sure why she was angry, and surprised that he let her go. Luzhin cleared his throat. eagerly lit a cigarette, with incomprehensible craftiness following her. “I regret coming,” she said. “First, I interfered with your work ...” “Not at all,” Luzhin answered with unexpected gaiety and slapped himself on the knees. "
У записи 17 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Ma Machevariany
