НЕ ВЛЕЗАЙ, УБЬЁТ
Любой честный человек, бросая женщину по любой из причин - больше не прет, устал, уходит к другой - сколько бы ни длились эти отношения, сколь бы ни к чему не обязывающими они ему ни казались - но если он бросает ее, а она продолжает его любить, и любит, возможно, в разы сильнее и безысходнее, потому что чует, что ее бросают - он должен сделать одну вещь.
Он должен выбрать время, купить бутылку ее любимого алкоголя, приехать к ней вечером, сесть на стул и покориться судьбе.
Она будет молчать, смотреть на него стеклянно и сорок минут ворочать в чашке остывший чай, безнадежно позвякивая ложечкой; она будет орать, трясти его за лацканы, швырять в него тяжелые тупые металлические, вопить, что жалеет о каждой милисекунде, потраченной на такого ублюдка, как он, Господи, какая она идиотка, ну почему, почему, чуяло мое сердце, я же знала, глаза у тебя пустые, бессовестные, да ты никогда и не любил меня, чудовище, ну ведь не любил же, посмотри на меня, скажи мне это в лицо, моральный калека, тебе всегда было плевать, Боже, как я тебя ненавижу, люто, бешено, до седьмого колена; она выпьет два бокала, сядет на колени, расстегнет рубашку, поволочет в спальню, разревется в разгар процесса, но не отпустит до утра, это отдельный кайф, острый, пограничный, мучительный; она уткнется губами в кулак, сощурится, посидит минут пять, потом отведет руку и скажет раздельно, веско, каждое слово по пуду:
- Пошел. Отсюда. Вон.
Она будет иметь право на все это, и это будет справедливо. Это не будет в ней копиться, бродить, выжигать внутренности.
Любимых женщин, по-хорошему, вообще нельзя бросать никогда, нипочему, ни при каких обстоятельствах; но если уж ты не боишься брать такой грех на душу, не удирай после садистской дежурной улыбочки, поджав хвост, как трусливый пес - а оставь ей последнее слово, ей еще переламываться по тебе на сухую, будь милосерден.
А те, кто считает, что написать в окошке icq: "Мы расстаемся. Я надеюсь, мы сможем остаться друзьями" - это и есть цивилизованно разойтись, - так это люди без сердца.
Потому что ты сначала чувствуешь, как ледник сходит у тебя под легкими, потом киваешь, истошно смаргиваешь, киваешь опять, пишешь "да брось, чувак, все в порядке, все свои"; ходишь неестестественно прямая, деревянная, негнущаяся, день-другой, потом думаешь - о, да вроде совсем не больно в этот раз, - выпиваешь с подругами, матерясь, выпиваешь с ним и его друзьями, смеясь чуть громче и нарочитей обычного, потом еще, еще, и вроде даже уже ничего, выдохнули, починили рельсы, поехали дальше - а через месяц начисто срывает кровлю.
Ты последовательно обнаруживаешь себя бухой до неприятной ряби в глазах, до изображения с помехами, выгнутого, с искаженной цветопередачей, как при плохом сигнале - в незнакомой квартире, с людьми, которых ты видишь впервые, с такой структурой времени, когда каждая секунда тянется и мерзко скрипит, как резина, и звук собственного дыхания заглушает голос человека, пытающегося втолковать тебе, насколько ты божественна; посреди перекрытой Тверской, ночью, под салют, подхваченной и несомой куда-то упругой, опасной, визгливой людской лавиной, с вопросом, бегущим назойливым дисклеймером где-то за глазным яблоком - чтояздесьделаю?чтояздесьделаю?; под тупым московским ливнем, с лужами, на которых "сопли пузырями", целующейся с мощным, вызывающе красивым отцом семейства; в пустой квартире, пропахшей котом и краской так, что аж ест глаза, в пять утра, бессонной, злой, третьи сутки не способной заставить себя работать, а работы как назло вагон; на подоконнике в кухне, днем, в дождь, сгрызающей ногти до младенческого, розового мясца.
Я утрирую, да, я себя накручиваю, да. Мне не дали ни поплакать, ни погладить по макушке, ни съесть, ни выпить, ни поцеловать, и комок в горле рос-рос, как опухоль, и через месяц рвется из меня каким-то выводком Чужих, в день по одному.
Такое, буквальное I'm going deeper underground.
Да, у меня много работы, да, мне есть о чем подумать еще, да, в Камбодже голодают дети, в хосписах люди умирают от рака, кого-то подрывают на мине, кого-то в армии делают инвалидом; мне стыдно, да, я молодая и здоровая, да, мне только жить и радоваться, да.
И?..
У меня второй чудовищно неудачный роман за год, а от года прошло только восемь месяцев, и третий, вероятно, придет меня добить окончательно, я это чувствую.
Я сегодня сидела в кофеенке на Третьяковской и читала взрослому дядьке стишок "Давай будет так", который кажется мне каким-то особенно тру, и дядька щетинисто ухмылялся, гладил меня по волосам и говорил:
- Ну теперь понятно, ради чего стоит заставлять тебя страдать.
Ну что же, вперед. Кто на новенького.
3 сентября 2006 года.(с) В. Полозкова
Любой честный человек, бросая женщину по любой из причин - больше не прет, устал, уходит к другой - сколько бы ни длились эти отношения, сколь бы ни к чему не обязывающими они ему ни казались - но если он бросает ее, а она продолжает его любить, и любит, возможно, в разы сильнее и безысходнее, потому что чует, что ее бросают - он должен сделать одну вещь.
Он должен выбрать время, купить бутылку ее любимого алкоголя, приехать к ней вечером, сесть на стул и покориться судьбе.
Она будет молчать, смотреть на него стеклянно и сорок минут ворочать в чашке остывший чай, безнадежно позвякивая ложечкой; она будет орать, трясти его за лацканы, швырять в него тяжелые тупые металлические, вопить, что жалеет о каждой милисекунде, потраченной на такого ублюдка, как он, Господи, какая она идиотка, ну почему, почему, чуяло мое сердце, я же знала, глаза у тебя пустые, бессовестные, да ты никогда и не любил меня, чудовище, ну ведь не любил же, посмотри на меня, скажи мне это в лицо, моральный калека, тебе всегда было плевать, Боже, как я тебя ненавижу, люто, бешено, до седьмого колена; она выпьет два бокала, сядет на колени, расстегнет рубашку, поволочет в спальню, разревется в разгар процесса, но не отпустит до утра, это отдельный кайф, острый, пограничный, мучительный; она уткнется губами в кулак, сощурится, посидит минут пять, потом отведет руку и скажет раздельно, веско, каждое слово по пуду:
- Пошел. Отсюда. Вон.
Она будет иметь право на все это, и это будет справедливо. Это не будет в ней копиться, бродить, выжигать внутренности.
Любимых женщин, по-хорошему, вообще нельзя бросать никогда, нипочему, ни при каких обстоятельствах; но если уж ты не боишься брать такой грех на душу, не удирай после садистской дежурной улыбочки, поджав хвост, как трусливый пес - а оставь ей последнее слово, ей еще переламываться по тебе на сухую, будь милосерден.
А те, кто считает, что написать в окошке icq: "Мы расстаемся. Я надеюсь, мы сможем остаться друзьями" - это и есть цивилизованно разойтись, - так это люди без сердца.
Потому что ты сначала чувствуешь, как ледник сходит у тебя под легкими, потом киваешь, истошно смаргиваешь, киваешь опять, пишешь "да брось, чувак, все в порядке, все свои"; ходишь неестестественно прямая, деревянная, негнущаяся, день-другой, потом думаешь - о, да вроде совсем не больно в этот раз, - выпиваешь с подругами, матерясь, выпиваешь с ним и его друзьями, смеясь чуть громче и нарочитей обычного, потом еще, еще, и вроде даже уже ничего, выдохнули, починили рельсы, поехали дальше - а через месяц начисто срывает кровлю.
Ты последовательно обнаруживаешь себя бухой до неприятной ряби в глазах, до изображения с помехами, выгнутого, с искаженной цветопередачей, как при плохом сигнале - в незнакомой квартире, с людьми, которых ты видишь впервые, с такой структурой времени, когда каждая секунда тянется и мерзко скрипит, как резина, и звук собственного дыхания заглушает голос человека, пытающегося втолковать тебе, насколько ты божественна; посреди перекрытой Тверской, ночью, под салют, подхваченной и несомой куда-то упругой, опасной, визгливой людской лавиной, с вопросом, бегущим назойливым дисклеймером где-то за глазным яблоком - чтояздесьделаю?чтояздесьделаю?; под тупым московским ливнем, с лужами, на которых "сопли пузырями", целующейся с мощным, вызывающе красивым отцом семейства; в пустой квартире, пропахшей котом и краской так, что аж ест глаза, в пять утра, бессонной, злой, третьи сутки не способной заставить себя работать, а работы как назло вагон; на подоконнике в кухне, днем, в дождь, сгрызающей ногти до младенческого, розового мясца.
Я утрирую, да, я себя накручиваю, да. Мне не дали ни поплакать, ни погладить по макушке, ни съесть, ни выпить, ни поцеловать, и комок в горле рос-рос, как опухоль, и через месяц рвется из меня каким-то выводком Чужих, в день по одному.
Такое, буквальное I'm going deeper underground.
Да, у меня много работы, да, мне есть о чем подумать еще, да, в Камбодже голодают дети, в хосписах люди умирают от рака, кого-то подрывают на мине, кого-то в армии делают инвалидом; мне стыдно, да, я молодая и здоровая, да, мне только жить и радоваться, да.
И?..
У меня второй чудовищно неудачный роман за год, а от года прошло только восемь месяцев, и третий, вероятно, придет меня добить окончательно, я это чувствую.
Я сегодня сидела в кофеенке на Третьяковской и читала взрослому дядьке стишок "Давай будет так", который кажется мне каким-то особенно тру, и дядька щетинисто ухмылялся, гладил меня по волосам и говорил:
- Ну теперь понятно, ради чего стоит заставлять тебя страдать.
Ну что же, вперед. Кто на новенького.
3 сентября 2006 года.(с) В. Полозкова
DANGER! KEEP OUT
Any honest man, abandoning a woman for any reason - no longer rushing, tired, goes to another - no matter how long this relationship lasts, no matter how binding they seem to him - but if he abandons her, and she continues it to love, and loves, perhaps at times stronger and more hopeless, because he feels that she is being abandoned - he has to do one thing.
He must choose the time, buy a bottle of her favorite alcohol, come to her in the evening, sit on a chair and submit to fate.
She will be silent, look at him glassy and for forty minutes toss the cooled tea in a cup, hopelessly clinking her spoon; she will yell, shake him by the lapels, throw heavy dull metal at him, yell that she regrets every millisecond spent on such a bastard as he, Lord, what an idiot she is, why, why, I sensed my heart, I knew , your eyes are empty, unscrupulous, but you never loved me, monster, but you didn’t love me, look at me, tell me this in your face, you’re a moral cripple, you always didn’t care, God, how I hate you, fiercely furiously, to the seventh knee; she will drink two glasses, sit on her knees, unbutton her shirt, drag him into the bedroom, burst into tears in the midst of the process, but will not let go until the morning, this is a separate thrill, sharp, borderline, painful; she will bite her fist with her lips, squint, sit for about five minutes, then she will take her hand away and say separately, weightily, each word in pood:
- Went. From here. Out.
She will be entitled to all of this, and it will be fair. It will not accumulate in her, wander, burn out the insides.
In a good way, beloved women should never be abandoned, for no reason, under any circumstances; but if you’re not afraid to take such a sin into your soul, don’t get away with a sadistic smile on duty, tail curled up like a cowardly dog - and leave her the last word, she still has to break you dry, be merciful.
And those who think that to write in the icq window: “We are breaking up. I hope we can remain friends” - this is a civilized break up - these are people without a heart.
Because at first you feel the glacier disappearing under your lungs, then you nod, blink heartbrokenly, nod again, write "Yes, quit, man, everything is all right, all your own"; you walk unnaturally straight, wooden, stiff, a day or two, then you think - oh, it doesn't seem to hurt this time at all - you drink with your friends, swear, you drink with him and his friends, laughing a little louder and more deliberate than usual, then again, yet, and it seems even nothing, breathed out, repaired the rails, drove on - and a month later completely tears off the roof.
You consistently find yourself buzzing to an unpleasant ripple in your eyes, to an image with noises, arched, with distorted color reproduction, as with a bad signal - in an unfamiliar apartment, with people you see for the first time, with such a time structure when every second stretches and is vile it creaks like rubber, and the sound of its own breath drowns out the voice of a person trying to tell you how divine you are; in the middle of the blocked Tverskaya, at night, under a salute, picked up and carried somewhere by an elastic, dangerous, shrill avalanche of people, with a question running an annoying disclaimer somewhere behind an eyeball - what am I doing here? what am I doing ?; under a dull Moscow shower, with puddles on which “snot bubbles” kissing with a powerful, defiantly beautiful father of the family; in an empty apartment, smelling of cat and paint in such a way that it already eats its eyes, at five in the morning, sleepless, angry, unable to force itself to work for the third day, but it works like a spite carriage; on the windowsill in the kitchen, in the afternoon, in the rain, gnawing nails to an infant, pink meat.
I exaggerate, yes, I wind myself, yes. I was not allowed to cry, or to stroke the top of my head, nor to eat, nor to drink, nor to kiss, and the lump in my throat grew like a tumor, and after a month it bursts out of me with a sort of stranger's Alien, one at a time.
Such a literal I'm going deeper underground.
Yes, I have a lot of work, yes, I have something else to think about, yes, in Cambodia children are starving, in hospices people die of cancer, someone is blown up in a mine, someone in the army is made disabled; I am ashamed, yes, I am young and healthy, yes, I can only live and enjoy, yes.
AND?..
I have a second monstrously unsuccessful novel in a year, and only eight months have passed from the year, and the third will probably come to finish me off completely, I feel it.
Today I was sitting in a coffee house on Tretyakovskaya and reading the poem “Let it be like this” to an adult uncle, which seems to me to be especially hard, and the uncle smiled bristly, stroked my hair and said:
“Well, now it’s clear why it’s worth making you suffer.”
Well, go ahead. Who's new.
September 3, 2006. (c) V. Polozkova
Any honest man, abandoning a woman for any reason - no longer rushing, tired, goes to another - no matter how long this relationship lasts, no matter how binding they seem to him - but if he abandons her, and she continues it to love, and loves, perhaps at times stronger and more hopeless, because he feels that she is being abandoned - he has to do one thing.
He must choose the time, buy a bottle of her favorite alcohol, come to her in the evening, sit on a chair and submit to fate.
She will be silent, look at him glassy and for forty minutes toss the cooled tea in a cup, hopelessly clinking her spoon; she will yell, shake him by the lapels, throw heavy dull metal at him, yell that she regrets every millisecond spent on such a bastard as he, Lord, what an idiot she is, why, why, I sensed my heart, I knew , your eyes are empty, unscrupulous, but you never loved me, monster, but you didn’t love me, look at me, tell me this in your face, you’re a moral cripple, you always didn’t care, God, how I hate you, fiercely furiously, to the seventh knee; she will drink two glasses, sit on her knees, unbutton her shirt, drag him into the bedroom, burst into tears in the midst of the process, but will not let go until the morning, this is a separate thrill, sharp, borderline, painful; she will bite her fist with her lips, squint, sit for about five minutes, then she will take her hand away and say separately, weightily, each word in pood:
- Went. From here. Out.
She will be entitled to all of this, and it will be fair. It will not accumulate in her, wander, burn out the insides.
In a good way, beloved women should never be abandoned, for no reason, under any circumstances; but if you’re not afraid to take such a sin into your soul, don’t get away with a sadistic smile on duty, tail curled up like a cowardly dog - and leave her the last word, she still has to break you dry, be merciful.
And those who think that to write in the icq window: “We are breaking up. I hope we can remain friends” - this is a civilized break up - these are people without a heart.
Because at first you feel the glacier disappearing under your lungs, then you nod, blink heartbrokenly, nod again, write "Yes, quit, man, everything is all right, all your own"; you walk unnaturally straight, wooden, stiff, a day or two, then you think - oh, it doesn't seem to hurt this time at all - you drink with your friends, swear, you drink with him and his friends, laughing a little louder and more deliberate than usual, then again, yet, and it seems even nothing, breathed out, repaired the rails, drove on - and a month later completely tears off the roof.
You consistently find yourself buzzing to an unpleasant ripple in your eyes, to an image with noises, arched, with distorted color reproduction, as with a bad signal - in an unfamiliar apartment, with people you see for the first time, with such a time structure when every second stretches and is vile it creaks like rubber, and the sound of its own breath drowns out the voice of a person trying to tell you how divine you are; in the middle of the blocked Tverskaya, at night, under a salute, picked up and carried somewhere by an elastic, dangerous, shrill avalanche of people, with a question running an annoying disclaimer somewhere behind an eyeball - what am I doing here? what am I doing ?; under a dull Moscow shower, with puddles on which “snot bubbles” kissing with a powerful, defiantly beautiful father of the family; in an empty apartment, smelling of cat and paint in such a way that it already eats its eyes, at five in the morning, sleepless, angry, unable to force itself to work for the third day, but it works like a spite carriage; on the windowsill in the kitchen, in the afternoon, in the rain, gnawing nails to an infant, pink meat.
I exaggerate, yes, I wind myself, yes. I was not allowed to cry, or to stroke the top of my head, nor to eat, nor to drink, nor to kiss, and the lump in my throat grew like a tumor, and after a month it bursts out of me with a sort of stranger's Alien, one at a time.
Such a literal I'm going deeper underground.
Yes, I have a lot of work, yes, I have something else to think about, yes, in Cambodia children are starving, in hospices people die of cancer, someone is blown up in a mine, someone in the army is made disabled; I am ashamed, yes, I am young and healthy, yes, I can only live and enjoy, yes.
AND?..
I have a second monstrously unsuccessful novel in a year, and only eight months have passed from the year, and the third will probably come to finish me off completely, I feel it.
Today I was sitting in a coffee house on Tretyakovskaya and reading the poem “Let it be like this” to an adult uncle, which seems to me to be especially hard, and the uncle smiled bristly, stroked my hair and said:
“Well, now it’s clear why it’s worth making you suffer.”
Well, go ahead. Who's new.
September 3, 2006. (c) V. Polozkova
У записи 7 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Наташа Литвиненко
