у меня что-то нашествие пронзительной музыки
я давно знаю эту песню, нашелся очень красивый ремикс, и я по обыкновению полезла смотреть, про что песня
сижу и реву теперь
Текст отсюда, автор - Наталья Дрозд http://www.proza.ru/2009/06/03/980
Jean-Jacques Goldman Comme toi – истории, не успевшие начаться.
Французские исполнители — это как секретный код, знать которым суждено немногим. Долбящие повсеместно английский знатоки переводят Deep Purple, Led Zeppelin, Rolling stones, не имея представления о том, что настоящие бриллианты и жемчуг скрываются в песнях французов. Они, словно хитрые пираты, умело прячут истинные шедевры в роскошные атласные складки своего вычурного языка, и распевают о том, о чём знать нам, возможно, не нужно. А, может, просто ждут истинного ценителя, способного разглядеть жемчуг и бриллианты в груде поделочных камней.
Иногда кажется, что французская эстрада — это своего рода элита, белая кость, каста высших, не позволяющая приближаться к себе никому далёкому. Их тексты полны живительной воды, их музыка гордо противостоит мировым американским любимцам. Лара Фабиан, Патрисия Каас, Жан-Жак Гольдман...
О Жан-Жаке Гольдмане как-то не хочется вообще ничего говорить. Не потому, что он — личность неинтересная или нехорошая. Просто всё, что он есть — это его проникновенный голос и песни. И этого достаточно. А ещё достаточно знать, что он — выходец из семьи польских евреев. Что его родители состояли в движении Сопротивления. Что выучившись досконально правильному французскому произношению, этот мальчик, юноша, мужчина не забыл о своих корнях и часто вписывает строчки о том, что было, в современные песни для тех, кому важен смысл, а не новомодныве звучки.
Гольдман обладает поистине уникальным голосом. Проникновенным — от того, что услышав хоть одну его песню хоть раз, она проникнет в вас инопланетным чужеземцем и заставит искать новые и новые песни, учить французский и старательно докапываться до истины, излагаемой на немного высоких, немного режущих тонах.
У него есть свой стиль. Когда он поёт «Envolei-moi», сердце надрывается от невозможности улететь вместе с ним. А в словах «La vie sur procuration» - вся наша жизнь с её телевидением и масс-культурой.
Песня «Comme toi» поначалу кажется обычной, добротной любовной лирикой, которая у французов получается не хуже, чем у признанных мастеров жанра — итальянцев. Но вот, что скрывает полог из нежностей и мягких звуков.
Elle avait les yeux clairs
Et la robe en velours
A cote de sa mere
Et la famille autour
Elle pose un peu distraite
Au doux soleil de la fin du jour
La photo n’est pas bonne
Mais l’on peut y voir
Le bonheur en personne
Et la douceur d’un soir
Elle aimait la musique
Surtout Schumann et puis Mozart
Comme toi comme toi comme toi comme toi
Comme toi comme toi comme toi comme toi
Comme toi que je regarde tout bas
Comme toi qui dort en revant a quoi
Comme toi comme toi comme toi comme toi
Elle allait a l’ecole
Au village d’en bas
Elle apprenait les livres
Elle apprenait les lois
Elle chantait les grenouilles
Et les princesses qui dorment au bois
Elle aimait sa poupee
Elle aimait ses amis
Surtout Ruth et Anna
Et surtout Jeremie
Et ils se marieraient
Un jour peut-etre a Varsovie
Elle s’appelait Sarah
Elle n’avait pas huit ans
Sa vie c’etait douceur
Reves et nuages blancs
Mais d’autres gens
En avaient decide autrement
Elle avait tes yeux clairs
Et elle avait ton age
C’etait une petite fille
Sans histoire et tres sage
Mais elle n’est pas nee
Comme toi ici et maintenant
У нее были светлые глаза
И бархатное платье.
Рядом с матерью
И всей семьей вокруг
Она позирует чуть рассеянно
В мягком солнце уходящего дня.
Фото не очень хорошее,
Но там можно увидеть
Воплощение счастья
И нежность вечера.
Она любила музыку,
Особенно Шумана и еще Моцарта.
Как ты, как ты, как ты, как ты
Как ты, как ты, как ты, как ты,
как ты, на которую я тихо смотрю
как ты, которая спит и видит сны о чем-то…
Как ты, как ты, как ты, как ты
Она ходила в школу
В деревню внизу,
Она изучала книги,
Она изучала правила.
Она пела о лягушках
И о спящих в лесу принцессах,
Она любила свою куклу,
Она любила своих друзей,
Особенно Руфь и Анну,
И особенно Жереми.
Они поженились бы, может быть,
Однажды, в Варшаве…
Ее звали Сара,
Ей не было восьми лет,
Ее жизнь была нежностью,
Мечтами и белыми облаками.
Но другие люди
Решили, что будет по-другому…
У нее были светлые глаза
И она была твоего возраста,
Она была маленькой девочкой
Без проблем и очень послушной,
Но она не родилась,
Как ты, здесь и сейчас…
Трагедия еврейского народа, наверно, войдёт в века, как исчезновение скифов и гибель Римской Империи. По мановению пальца одного человека взрослые и дети глотали смерть, так и не узнав настоящей жизни.
Дети. Восемь. Семь, десять лет. Какая разница? Не успевшие толком осознать свою «греховную» национальность», человечки с тонкими ножками и венками на худых руках послушно шагали навстречу машине смерти в лагерях Освенцима и Бжезинки.
Жан-Жак написал эту песню, рассматривая семейный альбом. Там он рассмотрел тех, кто не пережил войну и не мог быть с ним сейчас. Здесь. В это раскаявшееся время. Гольдман написал историю девочки Сары, скорее всего, персонажа не вымышленного, а настоящего, девочки, которой не суждено было стать девушкой и примерить свадебное платье, взять на руки своего ребёнка и просто улыбнуться миру.
Еврейка.
Еврейка Сара, и пусть твои глаза светлы, смерть нашла тебя.
Никто ни в чём уже не виноват, Сара. Кто надо, тот помнит. И ты в своём бархатном плате, теперь останешься в памяти не только Жан-Жака.
Трагичные истории единичных людей, о которых мы никогда не узнаем. О которых никогда не напишут ни песни, ни газетной заметки. Если имя осталось ещё в чьей-то памяти — может быть, оно проживёт ещё какое-то время.
И не надо банальностей о жестокости и зверствах. Всё это затёрто и пошло. Весь этот пафос гремит пустыми бочками в тишине отчуждённости. Жан-Жак нашёл единственный нетривиальный выход подать всем известную историю так, чтоб стало по-настоящему больно.
Вкрадчивый голос на первых куплетах, почти раздирающий на последних. И скрипка — та самая еврейская скрипка — как реквием несбывшейся жизни Сары.
Можно долго и упорно размышлять о том, был ли геноцид евреев или его умело сфабриковали нужные личности. Тема скорбная и постыдная. Достаточно только побывать в современной Варшаве и увидеть места бывшего Варшавского еврейского гетто. Режиссёр Полански сказал, что мог, своим разрывающим фильмом «Пианист». А Голдман добавил в эту горькую кашицу свои собственные переживания, как истинный поэт и музыкант, понимающий, что музыка — это не ритм и не звучки, а плавное, ровное течение, выбрасывающее нас к особым берегам познания.
я давно знаю эту песню, нашелся очень красивый ремикс, и я по обыкновению полезла смотреть, про что песня
сижу и реву теперь
Текст отсюда, автор - Наталья Дрозд http://www.proza.ru/2009/06/03/980
Jean-Jacques Goldman Comme toi – истории, не успевшие начаться.
Французские исполнители — это как секретный код, знать которым суждено немногим. Долбящие повсеместно английский знатоки переводят Deep Purple, Led Zeppelin, Rolling stones, не имея представления о том, что настоящие бриллианты и жемчуг скрываются в песнях французов. Они, словно хитрые пираты, умело прячут истинные шедевры в роскошные атласные складки своего вычурного языка, и распевают о том, о чём знать нам, возможно, не нужно. А, может, просто ждут истинного ценителя, способного разглядеть жемчуг и бриллианты в груде поделочных камней.
Иногда кажется, что французская эстрада — это своего рода элита, белая кость, каста высших, не позволяющая приближаться к себе никому далёкому. Их тексты полны живительной воды, их музыка гордо противостоит мировым американским любимцам. Лара Фабиан, Патрисия Каас, Жан-Жак Гольдман...
О Жан-Жаке Гольдмане как-то не хочется вообще ничего говорить. Не потому, что он — личность неинтересная или нехорошая. Просто всё, что он есть — это его проникновенный голос и песни. И этого достаточно. А ещё достаточно знать, что он — выходец из семьи польских евреев. Что его родители состояли в движении Сопротивления. Что выучившись досконально правильному французскому произношению, этот мальчик, юноша, мужчина не забыл о своих корнях и часто вписывает строчки о том, что было, в современные песни для тех, кому важен смысл, а не новомодныве звучки.
Гольдман обладает поистине уникальным голосом. Проникновенным — от того, что услышав хоть одну его песню хоть раз, она проникнет в вас инопланетным чужеземцем и заставит искать новые и новые песни, учить французский и старательно докапываться до истины, излагаемой на немного высоких, немного режущих тонах.
У него есть свой стиль. Когда он поёт «Envolei-moi», сердце надрывается от невозможности улететь вместе с ним. А в словах «La vie sur procuration» - вся наша жизнь с её телевидением и масс-культурой.
Песня «Comme toi» поначалу кажется обычной, добротной любовной лирикой, которая у французов получается не хуже, чем у признанных мастеров жанра — итальянцев. Но вот, что скрывает полог из нежностей и мягких звуков.
Elle avait les yeux clairs
Et la robe en velours
A cote de sa mere
Et la famille autour
Elle pose un peu distraite
Au doux soleil de la fin du jour
La photo n’est pas bonne
Mais l’on peut y voir
Le bonheur en personne
Et la douceur d’un soir
Elle aimait la musique
Surtout Schumann et puis Mozart
Comme toi comme toi comme toi comme toi
Comme toi comme toi comme toi comme toi
Comme toi que je regarde tout bas
Comme toi qui dort en revant a quoi
Comme toi comme toi comme toi comme toi
Elle allait a l’ecole
Au village d’en bas
Elle apprenait les livres
Elle apprenait les lois
Elle chantait les grenouilles
Et les princesses qui dorment au bois
Elle aimait sa poupee
Elle aimait ses amis
Surtout Ruth et Anna
Et surtout Jeremie
Et ils se marieraient
Un jour peut-etre a Varsovie
Elle s’appelait Sarah
Elle n’avait pas huit ans
Sa vie c’etait douceur
Reves et nuages blancs
Mais d’autres gens
En avaient decide autrement
Elle avait tes yeux clairs
Et elle avait ton age
C’etait une petite fille
Sans histoire et tres sage
Mais elle n’est pas nee
Comme toi ici et maintenant
У нее были светлые глаза
И бархатное платье.
Рядом с матерью
И всей семьей вокруг
Она позирует чуть рассеянно
В мягком солнце уходящего дня.
Фото не очень хорошее,
Но там можно увидеть
Воплощение счастья
И нежность вечера.
Она любила музыку,
Особенно Шумана и еще Моцарта.
Как ты, как ты, как ты, как ты
Как ты, как ты, как ты, как ты,
как ты, на которую я тихо смотрю
как ты, которая спит и видит сны о чем-то…
Как ты, как ты, как ты, как ты
Она ходила в школу
В деревню внизу,
Она изучала книги,
Она изучала правила.
Она пела о лягушках
И о спящих в лесу принцессах,
Она любила свою куклу,
Она любила своих друзей,
Особенно Руфь и Анну,
И особенно Жереми.
Они поженились бы, может быть,
Однажды, в Варшаве…
Ее звали Сара,
Ей не было восьми лет,
Ее жизнь была нежностью,
Мечтами и белыми облаками.
Но другие люди
Решили, что будет по-другому…
У нее были светлые глаза
И она была твоего возраста,
Она была маленькой девочкой
Без проблем и очень послушной,
Но она не родилась,
Как ты, здесь и сейчас…
Трагедия еврейского народа, наверно, войдёт в века, как исчезновение скифов и гибель Римской Империи. По мановению пальца одного человека взрослые и дети глотали смерть, так и не узнав настоящей жизни.
Дети. Восемь. Семь, десять лет. Какая разница? Не успевшие толком осознать свою «греховную» национальность», человечки с тонкими ножками и венками на худых руках послушно шагали навстречу машине смерти в лагерях Освенцима и Бжезинки.
Жан-Жак написал эту песню, рассматривая семейный альбом. Там он рассмотрел тех, кто не пережил войну и не мог быть с ним сейчас. Здесь. В это раскаявшееся время. Гольдман написал историю девочки Сары, скорее всего, персонажа не вымышленного, а настоящего, девочки, которой не суждено было стать девушкой и примерить свадебное платье, взять на руки своего ребёнка и просто улыбнуться миру.
Еврейка.
Еврейка Сара, и пусть твои глаза светлы, смерть нашла тебя.
Никто ни в чём уже не виноват, Сара. Кто надо, тот помнит. И ты в своём бархатном плате, теперь останешься в памяти не только Жан-Жака.
Трагичные истории единичных людей, о которых мы никогда не узнаем. О которых никогда не напишут ни песни, ни газетной заметки. Если имя осталось ещё в чьей-то памяти — может быть, оно проживёт ещё какое-то время.
И не надо банальностей о жестокости и зверствах. Всё это затёрто и пошло. Весь этот пафос гремит пустыми бочками в тишине отчуждённости. Жан-Жак нашёл единственный нетривиальный выход подать всем известную историю так, чтоб стало по-настоящему больно.
Вкрадчивый голос на первых куплетах, почти раздирающий на последних. И скрипка — та самая еврейская скрипка — как реквием несбывшейся жизни Сары.
Можно долго и упорно размышлять о том, был ли геноцид евреев или его умело сфабриковали нужные личности. Тема скорбная и постыдная. Достаточно только побывать в современной Варшаве и увидеть места бывшего Варшавского еврейского гетто. Режиссёр Полански сказал, что мог, своим разрывающим фильмом «Пианист». А Голдман добавил в эту горькую кашицу свои собственные переживания, как истинный поэт и музыкант, понимающий, что музыка — это не ритм и не звучки, а плавное, ровное течение, выбрасывающее нас к особым берегам познания.
I have something invading piercing music
I have known this song for a long time, a very beautiful remix was found, and as usual I climbed to watch what the song was about
I'm sitting and roaring now
The text is from here, the author is Natalia Drozd http://www.proza.ru/2009/06/03/980
Jean-Jacques Goldman Comme toi - stories that did not have time to begin.
French performers are like a secret code that few are destined to know. Slavous English connoisseurs translate Deep Purple, Led Zeppelin, Rolling stones, having no idea that real diamonds and pearls are hiding in the songs of the French. They, like cunning pirates, skillfully hide true masterpieces in the luxurious satin folds of their artsy language, and sing about what we may not need to know about. Or maybe they are just waiting for a true connoisseur who can see pearls and diamonds in a pile of ornamental stones.
Sometimes it seems that the French stage is a kind of elite, a white bone, a caste of higher ones, which does not allow anyone close to themselves to approach them. Their lyrics are full of life-giving water, their music proudly confronts world American favorites. Lara Fabian, Patricia Kaas, Jean-Jacques Goldman ...
I don’t want to say anything about Jean-Jacques Goldman at all. Not because he is an uninteresting or bad person. It's just that all he is is his soulful voice and songs. And that's enough. It’s enough to know that he is from a family of Polish Jews. That his parents were in the Resistance movement. That having learned thoroughly the correct French pronunciation, this boy, youth, man did not forget about his roots and often writes lines about what happened in modern songs for those who need meaning rather than new-fangled sounds.
Goldman has a truly unique voice. Penetrating - from hearing at least one of his songs at least once, it will penetrate into you an alien alien and force you to search for new and new songs, learn French and carefully dig into the truth set out in a little high, a little cutting tones.
He has his own style. When he sings "Envolei-moi", his heart is torn from the inability to fly away with him. And in the words “La vie sur procuration” - our whole life with its television and mass culture.
The song “Comme toi” at first seems like a normal, solid love lyrics, which the French do no worse than the recognized masters of the genre - Italians. But this is what conceals the canopy from tenderness and soft sounds.
Elle avait les yeux clairs
Et la robe en velours
A cote de sa mere
Et la famille autour
Elle pose un peu distraite
Au doux soleil de la fin du jour
La photo n’est pas bonne
Mais l’on peut y voir
Le bonheur en personne
Et la douceur d’un soir
Elle aimait la musique
Surtout Schumann et puis Mozart
Comme toi comme toi comme toi comme toi
Comme toi comme toi comme toi comme toi
Comme toi que je regarde tout bas
Comme toi qui dort en revant a quoi
Comme toi comme toi comme toi comme toi
Elle allait a l’ecole
Au village d’en bas
Elle apprenait les livres
Elle apprenait les lois
Elle chantait les grenouilles
Et les princesses qui dorment au bois
Elle aimait sa poupee
Elle aimait ses amis
Surtout Ruth et Anna
Et surtout jeremie
Et ils se marieraient
Un jour peut-etre a Varsovie
Elle s’appelait Sarah
Elle n’avait pas huit ans
Sa vie c’etait douceur
Reves et nuages blancs
Mais d’autres gens
En avaient decide autrement
Elle avait tes yeux clairs
Et elle avait ton age
C’etait une petite fille
Sans histoire et tres sage
Mais elle n’est pas nee
Comme toi ici et maintenant
She had bright eyes
And a velvet dress.
Next to mother
And the whole family around
She poses a little distractedly
In the soft sun of the passing day.
The photo is not very good,
But there you can see
Embodiment of happiness
And the tenderness of the evening.
She loved music
Especially Schumann and even Mozart.
How are you how are you how are you how are you
How are you, how are you, how are you, how are you,
how are you that I look quietly
like you, who sleeps and dreams about something ...
How are you how are you how are you how are you
She went to school
To the village below
She studied books
She studied the rules.
She sang about frogs
And about the princesses sleeping in the forest,
She loved her doll
She loved her friends
Especially Ruth and Anna,
And especially Jeremy.
They would get married maybe
Once, in Warsaw ...
Her name was Sarah
She was not eight years old
Her life was tender
Dreams and white clouds.
But other people
We decided that it would be different ...
She had bright eyes
And she was your age
She was a little girl
No problem and very obedient,
But she was not born
How are you, here and now ...
The tragedy of the Jewish people will probably go down the ages, like the disappearance of the Scythians and the death of the Roman Empire. By a wave of the finger of one person, adults and children swallowed death, never knowing the real life.
Children. Eight. Seven, ten years. Who cares? Not having time to really realize their “sinful” nationality ”, men with thin legs and wreaths on thin hands obediently walked towards the death machine in the camps of Auschwitz and Brzezinki.
Jean-Jacques wrote this song, looking at a family album. There he races
I have known this song for a long time, a very beautiful remix was found, and as usual I climbed to watch what the song was about
I'm sitting and roaring now
The text is from here, the author is Natalia Drozd http://www.proza.ru/2009/06/03/980
Jean-Jacques Goldman Comme toi - stories that did not have time to begin.
French performers are like a secret code that few are destined to know. Slavous English connoisseurs translate Deep Purple, Led Zeppelin, Rolling stones, having no idea that real diamonds and pearls are hiding in the songs of the French. They, like cunning pirates, skillfully hide true masterpieces in the luxurious satin folds of their artsy language, and sing about what we may not need to know about. Or maybe they are just waiting for a true connoisseur who can see pearls and diamonds in a pile of ornamental stones.
Sometimes it seems that the French stage is a kind of elite, a white bone, a caste of higher ones, which does not allow anyone close to themselves to approach them. Their lyrics are full of life-giving water, their music proudly confronts world American favorites. Lara Fabian, Patricia Kaas, Jean-Jacques Goldman ...
I don’t want to say anything about Jean-Jacques Goldman at all. Not because he is an uninteresting or bad person. It's just that all he is is his soulful voice and songs. And that's enough. It’s enough to know that he is from a family of Polish Jews. That his parents were in the Resistance movement. That having learned thoroughly the correct French pronunciation, this boy, youth, man did not forget about his roots and often writes lines about what happened in modern songs for those who need meaning rather than new-fangled sounds.
Goldman has a truly unique voice. Penetrating - from hearing at least one of his songs at least once, it will penetrate into you an alien alien and force you to search for new and new songs, learn French and carefully dig into the truth set out in a little high, a little cutting tones.
He has his own style. When he sings "Envolei-moi", his heart is torn from the inability to fly away with him. And in the words “La vie sur procuration” - our whole life with its television and mass culture.
The song “Comme toi” at first seems like a normal, solid love lyrics, which the French do no worse than the recognized masters of the genre - Italians. But this is what conceals the canopy from tenderness and soft sounds.
Elle avait les yeux clairs
Et la robe en velours
A cote de sa mere
Et la famille autour
Elle pose un peu distraite
Au doux soleil de la fin du jour
La photo n’est pas bonne
Mais l’on peut y voir
Le bonheur en personne
Et la douceur d’un soir
Elle aimait la musique
Surtout Schumann et puis Mozart
Comme toi comme toi comme toi comme toi
Comme toi comme toi comme toi comme toi
Comme toi que je regarde tout bas
Comme toi qui dort en revant a quoi
Comme toi comme toi comme toi comme toi
Elle allait a l’ecole
Au village d’en bas
Elle apprenait les livres
Elle apprenait les lois
Elle chantait les grenouilles
Et les princesses qui dorment au bois
Elle aimait sa poupee
Elle aimait ses amis
Surtout Ruth et Anna
Et surtout jeremie
Et ils se marieraient
Un jour peut-etre a Varsovie
Elle s’appelait Sarah
Elle n’avait pas huit ans
Sa vie c’etait douceur
Reves et nuages blancs
Mais d’autres gens
En avaient decide autrement
Elle avait tes yeux clairs
Et elle avait ton age
C’etait une petite fille
Sans histoire et tres sage
Mais elle n’est pas nee
Comme toi ici et maintenant
She had bright eyes
And a velvet dress.
Next to mother
And the whole family around
She poses a little distractedly
In the soft sun of the passing day.
The photo is not very good,
But there you can see
Embodiment of happiness
And the tenderness of the evening.
She loved music
Especially Schumann and even Mozart.
How are you how are you how are you how are you
How are you, how are you, how are you, how are you,
how are you that I look quietly
like you, who sleeps and dreams about something ...
How are you how are you how are you how are you
She went to school
To the village below
She studied books
She studied the rules.
She sang about frogs
And about the princesses sleeping in the forest,
She loved her doll
She loved her friends
Especially Ruth and Anna,
And especially Jeremy.
They would get married maybe
Once, in Warsaw ...
Her name was Sarah
She was not eight years old
Her life was tender
Dreams and white clouds.
But other people
We decided that it would be different ...
She had bright eyes
And she was your age
She was a little girl
No problem and very obedient,
But she was not born
How are you, here and now ...
The tragedy of the Jewish people will probably go down the ages, like the disappearance of the Scythians and the death of the Roman Empire. By a wave of the finger of one person, adults and children swallowed death, never knowing the real life.
Children. Eight. Seven, ten years. Who cares? Not having time to really realize their “sinful” nationality ”, men with thin legs and wreaths on thin hands obediently walked towards the death machine in the camps of Auschwitz and Brzezinki.
Jean-Jacques wrote this song, looking at a family album. There he races
У записи 6 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Евгения Корниенко
