От суеты два шага до тоски,
И, видит бог, я выдержать не смог,
И сам себя сослал на Соловки
На небольшой, но ощутимый срок.
Вдаль уплывал Архангельский причал,
И ночь была ка белый день бела.
А я скиты себе воображал
И даже слышал их колокола.
Но утро было выше всяких грез,
И весь корабль смотрел, открывши рты,
Как монастырь неумолимо рос,
Как город ... прямо из воды.
И в этот самый миг я понял вдруг,
Что можно брать любые рубежи,
Но вечным остается дело рук
Лишь только если верой одержим.
Пять дней средь елей, камня и воды,
Ничем не скован, не обременен,
Ходил и всюду находил следы
Двух ипостасей века, двух времен.
Вкруг башен пролегал глубокий ров,
Но ров - уже не ров, а так овраг.
И спорит сообразность куполов
С несообразным здесь: "6 барак".
А в тысяча тридцать сумрачном году
Попав в сии священные места,
Какой-то зек соорудил звезду,
На месте православного креста.
Как он забрался - знает только Бог,
Погнал ли страх, не подвела ль рука.
Но он залез - ему скостили срок,
А нам осталась память на века.
Да будет так - пусть Соловки хранят
Студеный ветер тех недавних лет,
И в Божьем Храме против Царских Врат
Пусть проступает надпись: "Лазарет".
Я слышал реставраторы грозят
Весь этот остров превратить в музей.
Я вот боюсь они не сообразят,
Какой из двух музеев нам важней.
Андрей Макаревич
И, видит бог, я выдержать не смог,
И сам себя сослал на Соловки
На небольшой, но ощутимый срок.
Вдаль уплывал Архангельский причал,
И ночь была ка белый день бела.
А я скиты себе воображал
И даже слышал их колокола.
Но утро было выше всяких грез,
И весь корабль смотрел, открывши рты,
Как монастырь неумолимо рос,
Как город ... прямо из воды.
И в этот самый миг я понял вдруг,
Что можно брать любые рубежи,
Но вечным остается дело рук
Лишь только если верой одержим.
Пять дней средь елей, камня и воды,
Ничем не скован, не обременен,
Ходил и всюду находил следы
Двух ипостасей века, двух времен.
Вкруг башен пролегал глубокий ров,
Но ров - уже не ров, а так овраг.
И спорит сообразность куполов
С несообразным здесь: "6 барак".
А в тысяча тридцать сумрачном году
Попав в сии священные места,
Какой-то зек соорудил звезду,
На месте православного креста.
Как он забрался - знает только Бог,
Погнал ли страх, не подвела ль рука.
Но он залез - ему скостили срок,
А нам осталась память на века.
Да будет так - пусть Соловки хранят
Студеный ветер тех недавних лет,
И в Божьем Храме против Царских Врат
Пусть проступает надпись: "Лазарет".
Я слышал реставраторы грозят
Весь этот остров превратить в музей.
Я вот боюсь они не сообразят,
Какой из двух музеев нам важней.
Андрей Макаревич
From bustle two steps to longing
And, God sees, I could not stand it,
And he sent himself to Solovki
For a small but tangible period.
Arkhangelsk berth sailed away
And the night was white.
And I imagined skitas
And even heard their bells.
But the morning was beyond dreams
And the whole ship looked, opening its mouths,
As the monastery grew inexorably,
Like a city ... right out of the water.
And at that very moment I suddenly realized
That you can take any lines
But the handiwork remains eternal
Only if faith obsessed.
Five days in the midst of fir trees, stone and water,
Not bound, not burdened
Walked around and found traces
Two aspects of the century, two times.
Around the towers lay a deep moat,
But the ditch is no longer a ditch, but a ravine.
And the consistency of the domes argues
With inconsistent here: "6 hut."
And in a thousand and thirty gloomy year
Once in these sacred places,
Some convict made a star
In place of the Orthodox cross.
How did he get - only God knows
Did the fear drive away, did not let the hand down.
But he climbed - he was sentenced
And we have a memory for centuries.
So be it - let the Solovki keep
The freezing wind of those recent years
And in God's Temple against the Royal Doors
Let the inscription appear: "Infirmary."
I heard restorers threaten
Turn this whole island into a museum.
I’m afraid they won’t understand,
Which of the two museums is more important to us.
Andrey Makarevich
And, God sees, I could not stand it,
And he sent himself to Solovki
For a small but tangible period.
Arkhangelsk berth sailed away
And the night was white.
And I imagined skitas
And even heard their bells.
But the morning was beyond dreams
And the whole ship looked, opening its mouths,
As the monastery grew inexorably,
Like a city ... right out of the water.
And at that very moment I suddenly realized
That you can take any lines
But the handiwork remains eternal
Only if faith obsessed.
Five days in the midst of fir trees, stone and water,
Not bound, not burdened
Walked around and found traces
Two aspects of the century, two times.
Around the towers lay a deep moat,
But the ditch is no longer a ditch, but a ravine.
And the consistency of the domes argues
With inconsistent here: "6 hut."
And in a thousand and thirty gloomy year
Once in these sacred places,
Some convict made a star
In place of the Orthodox cross.
How did he get - only God knows
Did the fear drive away, did not let the hand down.
But he climbed - he was sentenced
And we have a memory for centuries.
So be it - let the Solovki keep
The freezing wind of those recent years
And in God's Temple against the Royal Doors
Let the inscription appear: "Infirmary."
I heard restorers threaten
Turn this whole island into a museum.
I’m afraid they won’t understand,
Which of the two museums is more important to us.
Andrey Makarevich
У записи 14 лайков,
4 репостов.
4 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Анастасия Табацкая
